Она снова была такой, как на корабле: едкой, циничной, забавной со своими хлесткими словами и каким-то комплексом, от которого ей не удавалось избавиться. Возможно, долго с ней не ужиться, но она была более чем привлекательна на один вечер, на несколько свободных дней. Интуиция подсказывала, что момент еще не настал, что не нужно торопить события.
— Почему ты так коротко постриглась? Ты похожа на лесбиянку.
— Мне надоело быть «девушкой из рекламы», встряхивающей своими густыми и блестящими волосами, восхваляя какой-нибудь шампунь.
Они заканчивали ужинать, когда один из официантов взял гитару и запел неаполитанскую песню.
— Мне кажется, меня принимают за туриста, — сказал Артур. — Бежим отсюда. Есть здесь где-нибудь бар неподалеку?
— Если ты не против бурбона, пошли лучше ко мне. Я дам тебе книжку Миллера.
Она жила в красивой двухэтажной мансарде. Сквозь застекленную дверь было видно большую засохшую лжеакацию, освещенную прожектором у ее основания. Конус ослепительно-яркого света заставлял отступить в тень окружающие дома.
— Чья идея?
— Моя. Всем нравится. В полночь я выключаю.
Она налила два бурбона в щербатые чашки — Артур подозревал, что она роняла их намеренно.
— Как тебе мой чердак?
— Где тут сидят?
— На полу. Прогресс уничтожил кресла.
Пуфики и подушки валялись на полу рядом с пепельницами, подносами, заставленными разнокалиберными стаканами, ведерком для льда, раскрытым проигрывателем, стопками пластинок. Три матраса, лежащие друг на друге прямо на полу и покрытые мексиканским покрывалом, должно быть, служили кроватью.
— Да, так и есть: я там сплю. Когда приезжала моя тетя Хелен, она все осмотрела, не выразив удивления. Только сказала: «По крайней мере, ниже тебе уже не упасть».
Прислонившись спиной к пуфу, Элизабет рассматривала свою чашку, словно хрустальный шар.
— Я бы прекрасно обошлась без ее мнения, но она из числа моих «опекунов», а за исключением месячного пособия, без нее мне ничего не вытянуть. После смерти моих родителей она редко укорачивала мне поводок. В данный момент она мне нужна, чтобы содержать труппу на время репетиций.
Она могла бы сказать «мою труппу». Все держалось на ней. Она достала из папки фотографии Генри Миллера, Анаис Нин и двух актеров, которые воплотят их на сцене. Хотя Анаис Нин не обладала дьявольской красотой героинь своих сочинений, молодая женщина, которой предстоял исполнить ее роль, приводила в смущение с первого взгляда: жгучие глаза, низкий лоб, гримаса отвращения, искажающая нижнюю половину лица. Внешность Миллера была знакома Артуру по фотографии Брассаи: асимметричное лицо, чувственный рот, великолепный лоб. Действительно, по-своему красив! Артуру сразу же понравился этот пария американской литературной среды, такой же замкнутой, как и высшее общество. Элизабет дала ему почитать оба «Тропика», тайно ввезенные в США. Они прикончили бутылку бурбона, потом две банки теплого пива.
— Я предложила бы тебе остаться, — сказала Элизабет, — но, во-первых, я смертельно устала, а во-вторых, Джордж, возможно, вернется этой ночью, во всяком случае, завтра рано утром. Ему не понравится, что здесь кто-то есть.
Артур не стал спрашивать, кто такой Джордж. Он инстинктивно отнес его к легким теням, проносившимся по жизни Элизабет, как и он сам пролетит по ней в свое время. Незачем спешить. Она положила руки ему на плечи.
— Никогда не верь и половине из того, что говорит Жетулиу. Мы не попали в аварию по дороге из Бересфорда в Нью-Йорк. Он парковался перед моим домом, чтобы высадить меня с чемоданами, рядом остановился «кадиллак», оттуда вышел какой-то парень с сигарой в зубах, в полосатых брюках и рединготе, достал чековую книжку. Он купил «Корд-1930». Просто так! Для коллекции. Жетулиу сунул чек в карман, и мы в тот же вечер пировали, он заплатил за год вперед за квартиру для Аугусты и заказал себе три костюма. Он вернул сто долларов, которые я сунула тебе втихую?
— Нет… ты же меня предупреждала. Наверное, то же будет и с билетом, который я ему оплатил, чтобы приехать сюда на выходные.
— Как неосторожно!
— Деньги небольшие, а мне хотелось сделать его своим должником. Аугуста в самом деле больна?
Элизабет погладила его по щеке с чарующей нежностью.
— Это будет нелегко! — сказала она, сочувственно покачав головой. — Очень нелегко. Но я тебя понимаю: она единственная. Неповторимая! А такие женщины, как я, встречаются где угодно. Потеряешь меня здесь — найдешь в Вене, в Париже, в Лондоне, в Риме, каждый раз что-то прибавится или убавится, будет новое имя, но в целом — все то же самое. Теперь ты понимаешь, почему я стараюсь убежать, коротко стригусь, живу на чердаке, ставлю Анаис и Генри на антресолях в Бауэри, где живут только пьяницы и бродяги, разлагающиеся под опорами надземного метро.