— Тебе не кажется, что они просто милашки? — сказала она подруге. — Ты думаешь, они действительно намерены противиться плотскому греху всю свою жизнь? На твоем месте я попыталась бы совратить хоть одного сегодня же вечером.
— А ты сама?
— Я? Я не знаю, как это делается. Да и ты, наверное, тоже. Представь себе, как он лижет палец.
Артур не мог прийти в себя: вид у нее был невинный, как никогда.
— Почему у вас такое лицо? О чем вы подумали, Артуро?
— Ни о чем. Как обычно. Я слушаю, и мне даже кажется, что я уже вижу молодого пастора, который сладострастно лижет свой палец.
— Да, чтобы полистать свой учебник на случай непредвиденных встреч. У каждого из них есть небольшой справочник по любви, в котором сказано, что надо делать в случае, если дьявол склонит их к греху. А вот ты, Элизабет, обучила бы их всему, не раскрывая книги. У тебя такой практический склад ума!
«Квин Мэри» снялся с якоря во время ужина. Многие пассажиры плохо переносили качку, и столовая была наполовину пуста.
— Если бы я знала, то не переодевалась бы, — сказала Ayгустa. — Моя роза вянет, когда ею не восхищаются.
В глубоком вырезе своего белого шелкового платья она прикрепила пурпурную розу под цвет своих губ. Лепестки ласкали золотистую кожу в ложбинке между грудями, которые явно ничто не стесняло. Разговаривая, Аугуста подносила к цветку свою руку без перчатки и опускала ее, когда заговаривали с ней.
— Как? — воскликнула Элизабет, обращаясь к Артуру. — Ты все-таки надел смокинг?
Артур скромно насладился ее удивлением и улыбнулся Жетулиу, который обращал на себя гораздо больше внимания в своем смокинге из синего бархата с черными шелковыми отворотами, чем он в перешитом черном отцовском смокинге, у которого рукава были коротковаты, и тянуло в плечах.
— Я был уверен, что Жетулиу нарядится.
Жетулиу стал отрицать. Он просто обо всем забыл. Никогда в жизни он не захотел бы строить из себя сноба перед своим дорогим другом Артуро. Но, впрочем, все уладилось, ведь даже Элизабет, обычно ярая противница светских условностей, явилась в костюме от Диора. Аугуста вдруг нахмурила брови.
— Я не ослышалась? Артуро и Элизабет говорят друг другу «ты».
— Что в этом необыкновенного?
— Ничего, но вы, наверно, переспали сегодня, чтобы убить время.
— К несчастью, нет, — сказал Артур с глубоким вздохом сожаления.
— Не держите меня за дурочку. Это же ясно, как день.
Элизабет бросила салфетку на стол и встала, бледная от гнева.
— Прекрати, Аугуста, ты слишком заигралась. Если скажешь это еще раз, я перейду ужинать за другой столик.
— Возможно, с твоим любовником?
— Хватит! — вмешался Артур. — Это подозрение мне лестно… Увы, нет! Аугуста, клянусь вашей розой, что мы не делали «гадких вещей», о которых вы говорили после обеда.
— Так как же вам, верно, было скучно! Дорогая, успокойся… Беру обратно свои нехорошие мысли.
Элизабет села, взяла свою салфетку, подозвала метрдотеля. Жетулиу не проронил ни слова, глядя в пустоту. Аугуста выдала его секрет:
— Он много проиграл сегодня днем. Мы даже не знаем, сможем ли доехать до Нью-Йорка. Возможно, нас высадят по дороге.
— Вы умеете плавать?
— Мой дорогой Артуро, во-первых, перейдем на «ты», иначе Элизабет и Жетулиу подумают, что мы от них что-то скрываем, а во-вторых, отвечаю на твой вопрос: я плаваю не слишком хорошо. Если у капитана есть сердце, ему придется предоставить нам шлюпку. Жетулиу сядет на весла. Он это обожает.
— Терпеть не могу грести. Предпочитаю сразу камнем пойти на дно. Вместе с тобой.
Элизабет разговаривала с метрдотелем.
— Господин Мендоса капризничает. Один только вид меню может вызвать у него смертельную аллергию. Будьте так добры, отправьте четыре наших ужина эмигрантам, которые весь переезд вынуждены питаться сухарями и разбавленной морской водой.
— Не знала, что ты коммунистка, — заметила Аугуста.
— Ты многого обо мне не знаешь… От внезапной хандры господина Мендосы есть только одно лекарство — это черная икра, тонны икры. Господин Мендоса сам выберет шампанское по карте вин сомелье, который, я вижу, зевает там от безделья, полный презрения к остальным посетителям, запивающим устрицы Кока-Колой или обжигающим себе рот горячим шоколадом, сопровождая им ростбиф и йоркширский пудинг. За нашим столиком сидит француз, который готов плакать от бешенства. Все это, естественно, запишите на мой счет, каюта 210.