— День на убыль, заря догорела, пора молодым приниматься за дело, — громко заявила она. — Прощайся с девичьей вольностью, касатушка.
Полукруг певуний в сарафанах встал позади Маши и Ионы и затянул величальную:
Сложный печальный мотив повторялся, его, словно эхо, подхватывали все окружающие. И тоска ледяной рукой вдруг сжала Машино сердце. Как приживется она в этом дворце? Как сумеет стать хозяйкой? Ой, разочаруется Иона, что выбрал такую простушку, застыдится перед друзьями, когда сменит Маша праздничный наряд на скромные платьица…
Правда это, только Иона мил ей. Единственный на всем белом свете… А вот она… Станет ли для него тоже единственной? Или по слепой прихоти он взял ее в жены? А после первой же ночи разочаруется в ней, неопытной, неумелой… Ведь он знал многих женщин, ему есть с чем сравнивать…
Чьи-то руки сняли с Маши фату и принялись осторожно вынимать из волос жемчужные заколки. Тугие девичьи косы расплели, длинные пшеничные пряди свили жгутом вокруг головы и покрыли вышитым платком. Его надвинули низко, до самых бровей, крепко стянули сзади узлы, как положено замужней женщине. Она глянула в поднесенное зеркальце и сама себя не узнала. Взгляд больших карих глаз словно стал печальнее, уголки губ скорбно опустились, румянец поблек на щеках, лицо вытянулось, и только две крохотные ямочки напоминали о прежней Маше. Какой-то толстячок, похожий на Карлсона, поднялся на цыпочки и зашептал что-то Ионе на ухо, выразительно поглядывая на Машу.
— Уймись, Валерий, сам знаю, не маленький, — буркнул Иона.
Словно во сне Маша видела все остальное: как вели их к дому, как семенила впереди Прасковья Митрофановна, открывая дверь в опочивальню, как встряхивала она белоснежные простыни, застилая на Машиных глазах огромную двуспальную кровать, как сунула год матрац круто сваренное яичко и зашептала:
За плотно зашторенными окнами шумел, продолжался свадебный пир, веселились гости, гуляли от души… А Маша стояла на пороге ни жива ни мертва.
Митрофановна поднесла им на блюде вареную курицу и затворила за собой дубовую дверь.
Иона посмотрел на Машу и преувеличенно бодро сказал:
— Ну, теперь и мы попируем! Дурацкая затея не кормить молодых. У меня все мысли сейчас только о еде.
Он взял Машу за руку, подвел к этой пугающе большой постели и усадил на краешек. Сам сел рядом, расстелил на коленях вышитый рушник и смачно разломил курицу на две части. А правда, есть хочется ужасно. Маша только сейчас почувствовала, как голодна. Нежное куриное мясо само таяло во рту.
— Посмотри, я чумазый?
Маша глянула на Иону и невольно расхохоталась. Весь перемазался, щеки блестят до самых ушей. Ну и видочек! Она, наверное, не лучше! Хороши молодожены — сидят и жадно чавкают, вместо того чтобы любовью заниматься…
Они вмиг покончили с курицей и утерлись одним рушником. Иона выставил поднос за дверь, распахнул перед Машей еще одну дверцу, скрытую в стене шелковой кремовой драпировкой.
За ней оказалась огромная ванна, глубокая, как бассейн, с множеством краников и вентилей непонятного назначения. Мраморно-розовая раковина на высокой ножке, большое пушистое полотенце, два махровых халата на вешалке… Один большой, а другой маленький, как раз на Машу…
Иона повернул кран, и тугая струя ударила в раковину, они одновременно сунули под нее руки… И так уж получилось, что Иона умывал Машу, а она Иону, осторожно, чтоб не забрызгать торжественные наряды… Она жмурилась, чтоб мыльная пена не попала в глаза, а он крепкой ладонью обтирал ей лицо, как маленькой, и строго говорил:
— Не вертись. Ну вот, весь свой платок замочила. Снимай теперь…
Он стянул с ее головы тугой платок и нарочно растрепал скрученные жгутом волосы. Маша засмеялась и в ответ плеснула ему в лицо водой.