Иона не мог скрыть радостного изумления. Совершенно новая, волнующая бесхитростным откровением женщина послушно покорялась его воле, но в то же время сама безраздельно властвовала над ним. И он вместе с нею постигал каждую следующую ступеньку бесконечной лестницы любовной страсти.
— Тебе хорошо со мной? — Маша перевела дыхание и смущенно опустила глаза.
— Очень… — выдохнул Иона.
Она приподнялась на локте и прижалась щекой к его щеке.
— Ты колючий…
— Правда? Я сейчас побреюсь. Черт… с утра уже оброс…
— Не надо. Мне так нравится…
Она мягко провела пальчиком по отросшей щетине. Раньше небритый мужчина вызвал бы в ней только брезгливость, а сейчас Маше казалось, что это неоспоримый признак мужественности. И запах пота от его кожи не сравнить ни с каким дорогим одеколоном. Он такой родной и неповторимый… И Маша, словно кошка, потерлась носом о его плечо. И тут же подумала, что именно так ее Пуся обнюхивала своего кота… И наверное, так же доисторические женщины определяли издали по запаху, что приближается их возлюбленный… Инстинкт… Самый древний на свете… Основной инстинкт…
Потом Иона закутал ее в махровый халат и опять перенес на постель.
— Ты не устала?
— Ни капельки.
— Ты не будешь считать меня ненасытным монстром? Я так долго ждал этой ночи…
— Я тоже…
И опять летит на ковер махровый халат, веером разлетаются по комнате розовые лепестки, а тонкие простыни сминаются, сбиваются в комок от жадных, нетерпеливых ласк. Как будто они были в разлуке целую вечность и вот наконец встретились…
— Я все делаю правильно?
— А разве здесь бывают правила?
— Не знаю…
— Ты просто великолепна… Ты сводишь меня с ума…
— Это потому, что я сама давно сошла…
Какое счастье лепетать восторженные ласковые фразы, не задумываясь над тем, умно это или глупо, достойно или неприлично. И не надо думать, как ты выглядишь, потому что благодаря Ионе Маша видит себя его глазами. И сама изумляется тому, что оказывается хороша, что у нее мягкие губы, упругая грудь, сильный плоский живот, а щеки пылают, это его слова заставляют их залиться румянцем…
— Машенька… Иди ко мне… ближе… я хочу тебя…
Какое счастье чувствовать себя желанной, единственной, неповторимой. Маша не знала, что может когда-нибудь испытать такое. Это словно летишь с высокой горы, распластав в воздухе крылья, и сердце разрывается от восторга… И хочется крикнуть: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!» Свечи давно догорели, робкий солнечный луч заглянул в спальню, пробившись сквозь плотно сдвинутые шторы. Он упал на лицо Ионе, защекотал глаза, перепрыгнул на Машу и заставил ее тоже зажмуриться.
— Разве уже утро?
— Да, мое сокровище.
— Я не заметила, как пролетела ночь… Я думала, она будет длиться целую вечность.
— Тебе жалко?
— Почему все хорошее всегда так быстро кончается?
— Не думай об этом. Мы теперь всегда будем вместе. Много тысяч таких ночей.
— Мне кажется, так не бывает…
— Ты мне не веришь?
— Я не о том… Мне кажется, это сказка…
— Это быль. И ты самая настоящая Шехерезада.
— Глаза закрываются…
— Спи… Я рядом.
— Они жили долго и умерли в один день?
— Нет, они жили вечно… Одна эпоха сменяла другую, а они были по-прежнему молоды. Это потому, что любовь давала им силы. Сначала я был рыцарем, а ты моей дамой… Помнишь, ты мне бросила на турнире платок?
— Нет… — сквозь сон бормочет Маша. — Не платок, а шаль… фисташковую…
— Помнишь, сколько ты ждала меня из похода? И сама снимала с меня кольчугу и омывала раны?
— Это был шлем… Когда упал твой самолет…
Слова все тише… Головы бессильно клонятся к подушке… А руки все так же сплетены, словно боятся отпустить друг друга… И на широкой кровати, где так много места, им на двоих хватает узкой полосочки…
А мир наполняется утренними звуками, пробуждается к жизни, встречая новый день. Птицы так расчирикались, будто нарочно расселись на ветках как раз напротив окна спальни…
Прасковья Митрофановна тоже ранняя пташка. Чуть свет на ногах. Она машет горластым воробьям и шепчет:
И разом смолк гомон. Стая послушно снялась с места… Фр-р… и нет уже никого…