— Вам будет легче… Это газовая смесь… она притупляет схватки…
— Все должно быть естественно, — упрямо возразила Маша.
Она дала себе слово не кричать и терпеть до конца. «Ничего страшного… все женщины через это проходят…» — внушала она себе. Но все, что с ней происходило, было таким незнакомым, непонятным… И пугала именно неизвестность того, что же будет дальше…
Схватки становились все чаще и все сильнее, пока не слились в сплошную невыносимую боль. И Маша словно со стороны услышала вырвавшийся из ее груди истошный, какой-то животный вопль…
Иона держал ее за руку, гладил дрожащими пальцами лицо…
— Я с тобой… маленькая моя… держись, девочка… — бормотал он.
А жуткое чувство вины просто съедало его изнутри. Это он, скотина, виноват, что она так мучается… Негодяй… подонок… последняя мразь…
У Маши в глазах такой нечеловеческий страх, губы прикушены до крови, на лбу выступили крупные капли пота. Он струится по щекам, на подушке уже влажное пятно… А огромный живот колышется, будто его кто-то невидимый сотрясает изнутри мощными толчками.
— Иона… — шепчет Маша, находит на ощупь его руку и снова сжимает так, что даже на задубевшей коже моментально проступают синяки.
— Я здесь… — Иона еле ворочал пересохшими враз губами…
И тут Маша истошно вскрикнула, и животный, отчаянный вопль перешел в долгий чудовищный вой… Ее надутый тугой живот вдруг разом опал, словно сдулся… Лопнул?!
— Да сделайте же что-нибудь! — из последних сил выкрикнул Иона.
И голубые стены вдруг подернулись серой пеленой, яркий солнечный свет погас, и глаза его закрыла непроглядная черная пелена…
…Маша перевела дыхание и открыла глаза. Где Иона? На его месте стоит старая нянечка, обтирает ей лоб влажным полотенцем.
— Умница… Еще чуть-чуть…
Эта жуткая боль куда-то делась, теперь Маша чувствовала только, как с невероятной силой рвется из нее наружу то, что еще минуту назад было ее неотъемлемой частью… Оно стремилось стать самостоятельным, разорвать связующую их пуповину. Оно властно требовало своей собственной жизни. Еще один толчок, последнее усилие… Приятное облегчение разлилось по всему измученному телу. Маша приподняла голову и увидела на руках у врача крохотный, красный, сморщенный комок. Это ребенок? Ее ребенок?
Врач тряхнул маленькое тельце, ловко шлепнул по попке, и новорожденный человечек всхлипнул и огласил палату захлебывающимся отрывистым плачем.
— Красавица! — с одобрением сказала нянька.
«Какая же я красавица? — изумленно подумала Маша. — Такая страшная, растерзанная…» Но другие мысли тут же нахлынули беспокойной лавиной.
— Почему он так кричит? Он здоров? С ним все в порядке?
— Не он, а она, — поправила нянька.
— Почему?
— Так ведь доченька у тебя. Красавица… вся в маму…
— Как — дочка? — не смогла скрыть разочарования Маша. — А сын? Должен быть сын…
Она так мечтала о черноглазом мальчугане вроде того сорванца из дачного поселка. О маленькой копии ее Ионы… О Ванечке…
— За сыном в следующий раз приходи, — улыбнулась нянька. — Специально для тебя оставим…
— Где оставите?
— Прекрати свои шуточки, — строго велел няньке врач. — У человека еще шок.
Он помял Маше живот, посмотрел в лицо и улыбнулся:
— Мама у нас молодцом. Почти и не пикнула, можно считать. Великолепно справилась. А ты, Андреевна, лучше папашу подними.
Маша повернула голову. Иона сполз по стенке на пол и сидел так, откинув голову, с закрытыми глазами и страдальчески приоткрытым ртом.
— Вставай, герой, — хлопотала вокруг него нянька, тыча в лицо ваткой с нашатырем. — Совсем умаялся, рожаючи…
Врач презрительно поморщился.
— И зачем разрешили отцов на роды допускать? Все за заграницей гонимся… Уж сколько раз было: придет, весь из себя крутой… Жена рожает, терпит, а он хлоп в обморок. И не знаешь, к кому бросаться, кому помощь оказывать… Слабаки.
— Он не слабак, — вступилась за мужа Маша. — Он очень смелый.
Он летчик.
— Летчик-налетчик! — хохотнул врач. — Ну что, очнулся? Что ж ты так не вовремя катапультировался? Самолет без управления оставил?
Иона поднялся на ноги и смущенно взъерошил свой чуб:
— А Маша?..
— Жива твоя Маша. Дочку тебе подарила. Хочешь посмотреть? Заслужил за свои страдания…
Медсестра вынесла из соседней комнаты уже помытую и запеленутую девочку. Она смешно открывала маленький ротик, словно искала материнскую грудь. Личико было уже не красным, а нежно-розовым, а на темечке торчали взъерошенные, как у Ионы, но пшеничные, как у Маши, волосенки.