— А вот ещё одно, тоже Бунина, — сказала Катя. — Слушайте:
В вечерний час тепло во мраке леса, И в тёплых водах меркнет свет зари. Пади во мрак зелёного навеса — И, приютясь, замри. А ранним утром, белым и росистым, Взмахни крылом, среди листвы шурша, И растворись, исчезни в небе чистом — Вернись на родину, душа!— Ничего, — согласился Алесь. — Но это всё лирика, а я её не очень. Мне у него больше нравится «Алёнушка», я его даже своим ученикам читал. Оно какое-то наше, белорусское. Вот, оцени:
Алёнушка в лесу жила, Алёнушка смугла была, Глаза у ней горячие, Блескучие, стоячие, Мала, мала Алёнушка, А пьёт с отцом — до донушка. Пошла она в леса гулять, Дружка искать, в кустах вилять, Да кто ж в лесу встречается? Одна сосна качается! Алёнушка соскучилась, Безделием измучилась, Зажгла она большой костёр, А в сушь огонь куда востёр! Сожгла леса Алёнушка На тыщу вёрст, до пёнушка. И где сама девалася — Доныне не узналося!— Скверный из тебя был педагог! — фыркнула Катя. — А ты чего хромаешь?
— Да собака эта, будь она неладна… Не пойму.
— Утром надо сходить к врачу. Хотя зачем идти? У меня же мама сама доктор.
— Ни за что. Стану я ей показывать свою ногу! Это не политкорректно.
— Силой заставим, — пообещала Катя.
— Ты лучше ещё что-нибудь почитай. У тебя это здорово получается. Выразительно.
Маявшийся вблизи Оператор вставил свое слово:
— Вы меня уже перекормили вашими стихами.
— А ты, тень, не подслушивай, — строго отозвался Алесь. — И вообще, отойди на пять метров. Не пересекай границу света и тьмы.
Оператор некоторое время обиженно пыхтел, а потом его словно прорвало:
— Да меня Колей зовут! Ладно, не по правилам это, не должен я вступать с вами в личный контакт, но что я — не человек, что ли? Никакая не тень. И пусть они все катятся к Нельсону Манделе в Караганду!
Он ещё кое-чего добавил, но Катя уже отошла в сторонку и закрыла уши.
— Вот это по-нашему, — похвалил Алесь. — Видно, и тебя достали в этом обдолбанном телеящике?
— А куда деваться-то? Другую работу не найти. Бандитские пьянки снимать, что ли? Ещё хуже. Так вот и живем. Дерьмо это кушаем, вместе со всеми. А я ВГИК заканчивал… Но сегодня — действительно — какая-то волшебная ночь. И ни одного зверя на улице не встретилось. Словно Господь бережет.
— А может, и бережет.
— Я к тому, что славные вы ребята. И хорошо, что мне не надо снимать всякую пакость. Сыт уже по горло. Но просто вам всё равно не победить. Там всё давно решено, заранее. Честно говоря, даже жалко.
— А ты, Коля, не расстраивайся раньше времени, я уже победил, — сказал Алесь и позвал: — Алёнушка!.. Тьфу, Катя! Можешь открыть ушки, он уже выговорился, отвел душу. Хочу сделать тебе один презент, на память. Завтра я всё равно уеду. Но если…
Он достал из кармана колечко с бирюзовым камешком и протянул девушке. Неловко, едва не уронил.
— Спасибо, — сказала она. — А что — «если»?
— Если ты его будешь носить и не выбросишь, я вернусь. Это пярсцёнак для шыпшыны. Знаешь, на какой цветок ты похожа?
— Попробую угадать. Пярсцёнак — это перстенёк. А шыпшына…
— Это шиповник. Он бывает колючим, как кактус, но горит, словно ночной огонек.
— Шыпшына, — повторила Катя и засмеялась. Колечко оказалось на её безымянном пальце.
— Шыпшына, — пробормотал и Коля-оператор. И тоже заулыбался, даже позабыв включить камеру.
26
Никто не слышал, как тихо скрипнула, отворившись, дверь. Кроме лабрадора, но тот лишь повел ухом, вильнул для приличия хвостом, ткнулся носом в колени и плюхнулся обратно на подстилку с чувством выполненного собачьего долга. Электрический свет можно было не зажигать — из-за темного массива леса со стороны Лосиного острова поднималось красное зарево.
— Чай? — прошептала Катя.
— Кофе, — отозвался Алесь. — Желательно с коньяком.
— Мне тоже, — сказал оператор Коля. И прислушался. — А чего это у вас дом трясется? Подземные толчки, что ли?
— А это дедушка иногда похрапывает. Не в полную силу, — ответила хозяйка.
Через час, когда уже совсем рассвело, можно было наблюдать следующую картину. На кухонном диванчике, укрывшись пледом, сидя спала Катя, воспользовавшись плечом Алеся как подушкой. Не слишком удобной, но надежной. Оператор устроился на собачьем коврике, рядом с лабрадором, и храпел не меньше дедушки. Алесь то ли дремал, то ли бодрствовал, глаза его были полуоткрыты. Так бывает, когда человек настолько погружен в свои мысли, что уже исчезает из реального мира, витает где-то в облаках, в ином, высшем свете. Порою он глуповато улыбался, а иногда лицо его становилось суровым и непреклонным, как у древнелитовского рыцаря. И он не шевелился, опасаясь разбудить Катю, которая так сладко и безмятежно спала. Даже когда на кухню вошла Мама, Алесь не шелохнулся, лишь поднял на неё взгляд.