— Мама, ну скоро завтракать?
— Красивое колечко, — сказала та, видя, как Катя любуется и крутит на пальце подаренный перстенек.
27
Народу в магазине было не так уж и много. Катя и Алесь ходили от прилавка к прилавку, катили перед собой тележку. Оператор на сей раз от них отклеился, остался в квартире. Что интересного может произойти в «Копейке»? Ничего.
— Только здесь продается хлеб Афонский, бездрожжевой, — сказала Катя. — Его и берем.
— А у меня сегодня день рождения, — произнёс вдруг Алесь.
— Да что ты?
— Правда. Не хотелось говорить, чтобы самому не расстраиваться. Встречаю в чужом городе, без друзей и родных. Как пёс бездомный.
— А я? — огорченно спросила Катя. И добавила: — Всё равно, поздравляю.
— Ты, — утвердительно сказал Алесь. — Да, ты. Но надо было мне ещё вчера уехать. Так вышло бы лучше. К черту это шоу! Оно как заразная болезнь. Начинается с маленькой ранки, с инфекции, а потом захватывает всю душу. Я вот все эти двадцать два часа хожу и думаю: как бы победить, как бы обогнать других? Что бы такое выкинуть, и кого бы столкнуть в кювет? Кажется, шепни мне кто-нибудь: сделай то-то и то-то, всякую грязь, мерзость, даже убей — тогда станешь первым, и я, может быть, выполнил бы. Самому противно.
— Я тебе не верю.
— Напрасно. Потому что это не мой личный случай. Это пандемия.
— Ты не такой, — твердо сказала Катя. И покатила тележку дальше.
— Именно такой, как все, — догнал её Алесь. — Что ты обо мне знаешь? Я изгой, из поколения руин. Мой удел — коробки таскать и подглядывать в замочную скважину за Ксюшей Собчак. Хорошо ещё, если не мастурбировать при этом.
— Замолчи! — Катя закрыла уши ладонями.
— Нет, слушай, — он заговорил громче, на них стали обращать внимание. — Ты, конечно, другая, у тебя всё есть, пусть немного. Даже богатый дядя-продюсер, к которому ты рано или поздно придешь на поклон. Или он к тебе ниспустится, — как сияющий ангел с неба, это неважно. Воссоединитесь. Будешь как та же Ксюша. А я? Продолжать облизываться и пасти коз. И думать, как бы кого из вас замочить, от ненависти.
— Прекрати на себя наговаривать! — почти выкрикнула Катя. И толкнула тележку, которая покатилась дальше одна.
— А у меня действительно появляется такое скверное желание, когда я вижу перед собой эти сытые тупые морды! Там, в Минске, я едва не убил одного. Наверное, похожего на твоего дядю. Только рангом поменьше. Такая же сволочь. Они — всюду. А самое страшное — в нас самих.
Лицо его исказилось, стало болезненным и некрасивым. Катя смотрела на него с испугом.
— Такая же сволочь, — повторил он, словно в затмении.
— Уходи, — попросила она.
Алесь хотел что-то сказать, но взгляд его продолжал источать злобу и ненависть. Он лишь махнул рукой, повернулся и пошёл к выходу. Там едва не сбил замешкавшегося на его пути охранника. Вышел на улицу. Почесал привязанного к дереву лабрадора за ухом.
— Прощай, собака! — сказал он и двинулся прочь.
28
В Александровском саду повторялось всё то же, что было вчера. Вновь перед металлической конструкцией восторженно визжала молодежь, девицы сидели на плечах у своих юношей, гремела музыка, на сцене среди участников телевизионного шоу хрипел и дергался Шоумен. Только погода выдалась менее жаркой. Вторые сутки обещали грозу, а она всё никак не могла разразиться. Но опять на тенистой веранде позади сцены сидели Продюсер и журналист молодежной газеты. Толстяк спрашивал:
— Сейчас назовут шесть пар — победителей первого тура. А дальше?
— Дальше — тишина. Шекспир, «Гамлет», перевод Михаила Лозинского, — серьезным тоном отозвался Продюсер.
Журналист решил на всякий случай хохотнуть. Он снова потел и жадно пил минеральную воду.
— Ну вот они провели вместе целые сутки. Успели друг друга полюбить. А теперь?
— А теперь будут друг друга ненавидеть.
— Как это? — озадаченно спросил журналист.
— Как я, сынок, тебя, — мягко улыбнулся Продюсер. — Ты не знаешь, что такое ненависть? Чернильная ты душа.
— Но… — совсем стушевавшись, толстяк не знал, что сказать. Продюсер с любопытством изучал его лицо, словно через микроскоп.
— Идите к сцене, — посоветовал журналисту оказавшийся тут же Режиссёр. — Сейчас наступит самое интересное.
— И последний вопрос, можно? — жалобно спросил тот.
— Нельзя, — раздраженно бросил Продюсер. — Плохо это звучит — «последний». Пошёл вон.