— Я хочу узнать о тебе.
— Что ты хочешь узнать?
— Что ты изучала в колледже? Ты работала до замужества? Я хочу узнать кто ты, кроме того, что ты его жена, — говорит он и поворачивает свое тело так, чтобы оказаться лицом ко мне. Я верчу кружку в руках, греясь, и отвечаю.
— Я изучала историю искусств в Университете Канзаса. Когда мои родители погибли, я училась на третьем курсе.
— Как они погибли? — спрашивает он. Он не говорит то, что обычно говорят люди, когда вы упоминаете про смерть. Он никогда не говорит, что ему жаль, не извиняется за то, к чему не имеет никакого отношения, и я ценю это, даже притом, что я кормлю его ложью.
— Торнадо разрушил дом, в котором я выросла. Они были найдены под обломками через несколько дней, — говорю я. — Я была единственным ребенком, так что, когда узнала, что они набрали кредитов и повторно заложили дом, чтобы оплатить мою учебу, у меня не оказалось денег. Я пропустила следующий семестр и больше не вернулась в университет.
— Что ты сделала?
Поднимаю ноги, складываю их перед собой и отвечаю:
— Я была абсолютно одна, так что сделала то, что должна была, чтобы сводить концы с концами. Я работала на нескольких работах, чтобы покрыть аренду и оплатить счета.
— Так каким ветром тебя занесло в Чикаго? — спрашивает он.
— Прошло несколько лет, я была в депрессии и двигалась в никуда. Все мои друзья получили высшее образование и жили дальше, пока я застряла. Мне нужны были перемены, поэтому я собрала то малое, что у меня было, и переехала сюда. Без какой-то определенной причины, — говорю я. — У меня было достаточно денег, чтобы снять небольшую квартирку, и я устроилась на работу в кейтеринговую компанию. Я раньше обслуживала эти шикарные вечеринки, и как бы глупо это не звучало, хоть я их только обслуживала, я притворялась, будто принадлежу к этому миру. Той части, где тебя ничего не волнует, где есть возможность носить шикарные платья и пить дорогущее шампанское. К миру, частью которого я никогда не была, пока меня не наняли обслуживать вечеринку Беннетта Вандервол.
— Вот как ты встретила его?
— Жалко, да? Отчасти делает меня похожей на охотницу за богатствами, но это определенно не так, — говорю я ему. — Впервые за долгое время я не чувствовала себя такой потерянной. И когда он смотрел на меня, он не видел бедную девочку из Канзаса, которая убежала от своей несчастной жизни.
Я рассказываю Деклану эту ложь, а взгляд на его лице выражает сочувствие, но жизнь, которой он сочувствует — это жизнь, за которую я бы отдала практически все, чтобы только заполучить ее. Боже, если бы он узнал правду о том, как я росла, он бы убежал. Эта та история, которую никто в здравом уме не хотел бы услышать. Это та история, в существование которой люди не хотят верить, потому что ее сложно переварить. Она слишком темная для людей, чтобы даже рассмотреть вероятность ее существования.
— А сейчас?
Смотря в кружку, я наблюдаю, как пар исходит от кофе и исчезает в воздухе, когда я отвечаю с ложной дрожью:
— А сейчас я осознаю, что я бедная девочка, которая убежала. Девочка, которую он никогда не видел во мне. Как будто однажды проснулась и внезапно поняла, что я не соответствую всему этому. Поняла, что больше не уверена, где мое место в этом мире.
Деклан вынимает кружку из моих рук и ставит ее на столик, а затем придвигается ко мне ближе. Он берет мою руку в свою и говорит:
— Ты любишь его?
Я неуверенно киваю головой и шепчу:
— Да.
Когда он вопросительно приподнимает голову, я добавляю:
— Он любит меня. Он заботится обо мне.
— Но ты чувствуешь себя одиноко, — заявляет он.
— Не надо.
— Не надо, что?
— Заставлять меня плохо говорить о нем, — отвечаю я.
— Я не этого добиваюсь. Я всего лишь хочу, чтобы ты была честной со мной.
— Я и так честна с тобой, но... — опускаю голову и колеблюсь, а он подгоняет меня:
— Но...?
— Это кажется неправильным, обсуждать это с тобой.
— Ты чувствовала себе неправильно, когда лежала вчера в кровати со мной? — задает он вопрос.
— Да.
Его голос низкий и полон решимости, когда он спрашивает:
— Когда это именно чувствовалось неправильно? Когда ты легла в мою кровать или когда сбежала из нее?
Я молчу минуту, затем с трудом сглатываю и отвечаю:
— Когда сбежала.
Его рука проскальзывает в мои волосы, проходит сквозь мои локоны, а затем он проводит рукой по моей щеке, пока его другая рука по-прежнему держит мою. Слабым голосом он говорит:
— Я хочу поцеловать тебя прямо сейчас.
Поднимаю свою руку к его руке, которая лежит на моей щеке, хватаюсь за его запястье и тихо умоляю:
— Не надо.
— Почему?
— Потом что я не хочу, чтобы ты делал это.
— Почему?
Я открываю глаза и говорю:
— Потому что это неправильно.
— Тогда почему это так не ощущается?
— Возможно, это так не ощущается на данный момент, но в конечно счете будет по-другому.
Он убирает от меня руку и отстраняется. Я не подпускаю его, потому что сейчас он просто голоден, а мне нужно, чтобы он был смертельно голоден — ненасытен. Мне нужно, чтобы он сильнее влюбился в меня. Сильнее, чем сейчас. Так что, я подержу его на расстоянии чуть подольше, потому что, кажется, это работает.
Беннетт как обычно продолжает звонить мне каждый день, чтобы проверить. Он скучает по мне. Ничего нового. Я позволяю ему скучать по себе. И Деклану позволяю скучать. Оба мужчины едят с моей коварной ладошки. Смертные марионетки. Глупые марионетки.
Дорога до Джастиса занимает больше времени, потому что заметена снегом. От напыщенных рождественских украшений в городе до приглушенных трущоб в гетто — я скучаю по Пику независимо от того, где нахожусь. Я вытаскиваю ключ из зажигания, после того как паркую машину, и затем вхожу в трейлер. Звуки стонущей женщины, почти театральные, слышатся из спальни. Скрип металлического каркаса кровати демонстрирует ритм, в котором Пик трахает ее. Мои внутренности сворачиваются от отвращения, и я выхожу обратно к машине, чтобы подождать пока эта телка уйдет.
Если вы думаете, что я ревную, вы ошибаетесь. Мне плевать, кого трахает Пик. Мне вообще плевать, кто кого трахает. Для меня секс омерзителен. Средство для достижения цели. Если ты не нуждаешься, то не вижу в нем смысла. Мое тело отвергает этот акт, возбуждается, чтобы потом все выблевать. Черт, иногда меня подташнивает даже во время секса. Я в состоянии контролировать тошноту, но грязь от этого акта остается.
С Беннеттом я оцепенела и стала безучастной, когда мы занимаемся сексом. Раньше я преодолевала ненависть, когда он находил свой путь в меня, но быстро отключила это, и теперь притворяюсь, что то, что мы делаем — это не секс, а занятия любовью, и он никогда не сомневался в этом.
Да, я хорошая актриса.
Я наблюдаю, как снег скапливается на стекле, и когда слышу скрип двери, поворачиваюсь и замечаю, как жалко выглядящая женщина спускается вниз по ступенькам в своей ужасной фиолетовой шубке. Она, вероятно, думает, что выглядит модно, но на самом деле она выглядит как шлюшка.
Когда она садится в свой проржавевший «Бьюик», я вижу, что Пик стоит, держась руками за дверную раму, штаны расстегнуты, он без рубашки, и все его татуировки выставлены на показ. Он улыбается, когда видит меня. Я выхожу из машины, и он говорит:
— Давно здесь?
— Нет.
Он отходит в сторону, пропуская меня внутрь, и закрывает дверь.
— Не ожидал так скоро тебя увидеть.
— Беннетта нет в городе. Приедет на неделе, — объясняю я и кладу пальто с сумочкой на край дивана.
Он зажигает сигарету, и когда делает затяжку, я подхожу и обнимаю его. Он крепко держит меня, и я чувствую запах чьего-то парфюма. Я отстраняюсь от него, и он спрашивает:
— В чем дело?
— Я чувствую запах ее дешевых духов на тебе.
Он смеется, и качает головой.