-
- 2 Маркус:
Мир состоит из дерьма и задницы. Я всегда это знал! И дело было даже не в том, что у меня болело всё тело, что я до сих пор непроизвольно дёргался при любом прикосновении, даже не в том, что при попытке встать, у меня кружилась голова, и завтрак грозил выпрыгнуть из желудка… Я почти неделю лежал в этой клинике. Почти неделю тихого посвистывания робота санитара и кратких визитов очень неразговорчивой докторши, которая упорно звала меня по номеру и игнорировала мои вопросы. Почти неделю я медленно осознавал, что снова выжил. Что меня не сломала ни нерми-садистка, после которой, наверное, любая боль смешна, ни неолетанка, казалось, вытряхнувшая моё сознание из черепушки, развернувшая его на столе, потыкавшая туда крашеными ногтями и небрежно так засунувшая всё обратно. Я выжил… но, кажется, был выброшен на помойку.
За неделю моя женщина ни разу не приехала ко мне и даже не позвонила. Ну ладно, ей, может, и самой досталось. Кто их знает, что у них за двенадцать трупов делают с неумелыми стратегами. Не появилась и Хаинь. Никто из их семейки! Я тупо лежал на койке в клинике, боролся с кошмарами, уверял себя, что переживу всё это, и ждал. Хоть кого-нибудь! Суки! Ну, это же нормально заехать к парню в больницу. Посмотреть хотя бы, куда тратятся деньги, пущенные на лекарства. Тем более когда он не виноват. А я был не виноват! Я хорошо это помнил. Как та самая неолетанка взяла меня за подбородок и сказала с какой-то жалостью в глазах:
«Ты не виноват. Абсолютно не виноват в смерти тех женщин. Твоя жена перешла дорогу сильному врагу и этот враг засунул в твою голову ложную память. Ты никогда не был на этой Рабсе, то, что ты помнишь, фальшивка. У тебя не было возможности распознать эту ложь. Это невозможно. Мужчины очень зависимые существа. Не вини себя. Смерть этих женщин исключительно на совести твоей жены и её врага».
Той неолетанке я верил. Она развернула мою память целиком: то, что я помнил, о чём я мечтал забыть, то, от чего иногда просыпался с криками по ночам. Она знала обо мне абсолютно всё. Я хорошо помнил ту поездку на Рабсу. Но эта память – иллюзия! Садистка ещё на этапе, когда пыталась раскусить меня на детекторе лжи, доступно объяснила мне, что в тех горах даже намёка на порт никогда не существовало, я не мог там взлетать… Просто кто-то очень умелый засунул эту дрянь, как кино, прямо мне в голову. Лупоглазка или кто-то из её товарок. Разницы нет. В данный момент я не был хозяином даже собственной памяти. Больное тело, фальшивая память… в этой ситуации очень нужно было хоть что-то прочное, что-то на что можно опереться, как на данность. И я был готов принять за эту данность, периодически сопящую под боком Темай или Хаинь, кусающую меня за задницу. Данность, что хотя бы шлюха я хорошая. Что для них я свой, нужен, важен. Не суть, во сколько постелей меня подкладывают, как данность, что меня всегда хотели любые женщины. Что угодно! Просто что-то, пусть простое, но неизменное. Хоть пара фактов, подтверждающих реальность меня самого.
На шестой день докторша сняла корсет с моей груди:
- Рёбра восстановлены, но рекомендую, как минимум, полгода быть аккуратным. Удары и излишняя нагрузка противопоказаны. Сегодня тебя должны забрать.
Я не стал ей отвечать. Ей и не нужен был мой ответ. Она возилась и разговаривала со мной, как ветеринар возится и болтает с собакой. Собаке полагается молчать.
Я ждал кого угодно: Хаинь, с её пошлыми шутками; Мил, которая бы взялась осматривать мои шрамы, как хозяин корабля осматривает заделанные вмятины, забирая его в доке после ремонта; даже свекровь Семеньяку, плохо представляю каким боком, приехавшую за мной. Но приехала Джессика.
Она стояла в дверях, как-то ошарашено глядя на меня, с какой-то очень открытой, ничем не прикрытой жалостью в глазах. Яростной такой, девчоночьей жалостью, от которой особенно явно чувствуешь себя бесполезным ничтожеством.
- Джессика? Что ты здесь делаешь?
- Мне тебя подарили!
Если до этого я в тайне утешал себя мыслями, что мои тётки, наверное, и сами пострадали в этой передряге и, очухавшись, придут за мной, то в этот момент вся эта дитячья наивность растаяла. От меня просто избавились. Без прощаний. Без объяснений…
Джессика была упорна и сосредоточена. Она требовала у докторши записать все рекомендации, требовала одежду, сама напяливала на меня штаны, закинув мою руку на свои угловатые девичьи плечики, помогала спуститься по ступенькам, устраивала на заднем сиденье лайнера, смотрела в глаза: