Мне нравилось заряжать винтовку: откроешь затвор, поставишь обойму боком, надавишь большим пальцем — патроны, сопротивляясь, уходят вниз, за стальные щеки магазинной коробки. И вот уже винтовка — не палка со штыком, а заряженное смертоносное оружие: нажимай только спусковой крючок, посылай патроны, и одна за другой вылетят пять смертей.
Как-то ночью мы слышали выстрелы. Я было схватился за винтовку, но поезд даже не остановился. Мы так и не узнали, кто это стрелял.
И вот наконец мы приехали в Киев. Я никогда не видел такого красивого города. Мы шли пустыми улицами мимо высоких домов с выбитыми стеклами, мимо заколоченных витрин, мимо вывесок, висящих на одном крюке. Мы видели следы пуль на здании, похожем на музей, мы видели внутренности домов сквозь бреши в стенах. Несмотря на все это, город был красив, и дышалось в нем легко. За поворотом улицы нас неожиданно встречал зеленый холм; деревья сопровождали нас по всему пути, они поднимались по крутым улицам вверх, спускались к Днепру, шумели зелеными листьями у полуразрушенных домов, как будто обещая, что они еще будут жить, что город только ранен.
Нас разместили в предместье, на Печерске, в бывшем военном училище — казенном здании с огромными залами. В каждом зале было десять — двенадцать спален со сводчатыми потолками. Они были отделены одна от другой капитальными стенами. Зато передней стены с дверью у спален не было — они выходили прямо в коридор, где стояли пирамиды с винтовками.
На стенах были нарисованы юнкера в различных боевых положениях. Эти нарисованные юнкера стреляли лежа, стоя, с колена, кололи штыком и делали гимнастику.
На второй же день после приезда со мной случилась неприятная история.
Наш взвод нарядили в караул. Днем приехали, вечером был развод. Меня назначили на пост номер три, у арестованных.
Арестованные были свои же ребята. За всякие провинности им было назначено отсидеть — кому сутки, кому двое. Вальтер Ульст был разводящий. За пять дней дороги он устал не меньше меня, похудел и стал сразу старше и строже. Он все за мной приглядывал. Я думал: уж не мама ли его попросила?
Ульст скомандовал, и мы пошли. По дороге он спросил:
— Спать хочешь, Борька?
— Я? Спать? Ничего подобного!
— Ну смотри, а то заснешь — плохо будет.
Мне казалось, что я действительно не хочу спать.
Я остался в тускло освещенном коридоре у двери, за которой сидели арестованные.
Нет хуже наряда, чем стоять в карауле, да еще в коридоре около уборной. Опасности никакой, сторожи, как бы двери не убежали и стены не ушли. Арестбванным-то хорошо! Через дверь слышно, как они храпят. А ты стой, будто гвоздем прибитый. Два часа тянутся, как два года. Первые пять минут еще знаешь, сколько времени прошло, а дальше время течет, течет, а сколько его протекло? Полчаса? Час?.. Стоишь, думаешь. Пробежит кто-нибудь мимо — шинель внакидку, и опять тихо.
Простоял я первые два часа, с одиннадцати до часу, благополучно. Пришел в караульное помещение — четыре часа передышки. Времени уйма. Но, как назло, пока стоишь в карауле, время ползет, как улитка, а только сменишься — четыре часа проходят, как четыре минуты.
Ульст, разводящий, ушел. Чтоб не заснуть, я стал рассматривать свою винтовку. Хорошая штука — на семь верст бьет! Я ее приподнял на вершок от пола, потом опять поставил к ноге и осторожно отнял руку, — на гладком полу винтовка стояла сама, без моей помощи. Я отодвинулся, опять придвинулся и стал с ней рядом. Она все стояла.
Глаза у меня слипались так, что я пытался раздвинуть веки пальцами. Но веки были упрямые и не хотели разжиматься. Очень трудно было с ними бороться. Главное, все в голове путалось... Ну ладно, пусть глаза на минутку закроются. Винтовка — вот она, стоит рядом, шевельнешь пальцем — и чувствуешь.
Когда я открыл глаза, то сообразил, что сижу на полу у стены. Светало, но тусклая лампочка еще горела. Я шевельнул рукой, и сердце у меня замерло. Винтовки не было. Весь сон с меня как сдуло. На посту без винтовки! Лучше бы у меня ногу или руку утащили! Я оглянулся — голые казенные стены, а винтовки нигде нет. И с места нельзя сойти, нельзя оставить пост. Мимо прошло несколько ребят. Я их остановил, но объяснить ничего не мог. Впрочем, что объяснять? Сами видят. Часовой без винтовки — как голый человек на людной площади. Это сразу заметно. Я попросил их посмотреть, поискать. Они глянули по коридору, завернули за угол. Винтовки нигде не было.
Я вызвал разводящего. Ульст прибежал, встревоженный и растерянный. Я объяснил ему как мог, в чем дело. И он сменил меня с поста.