Почти три месяца я провалялся в жестоком тифу. У меня их было два — сначала один, а потом сразу другой.-Несколько раз я приходил в себя и каждый раз не понимал, где я. Я валялся на соломенной подстилке в каком-то дощатом бараке, потом трясся в поезде, бредил, кричал и окончательно пришел в себя только в госпитальной палате с большими окнами в родном своем городе. Я лежал в постели, на чистой простыне, раздетый и страшно слабый... Голове было как-то непривычно холодно; я провел рукой по волосам — оказывается, меня остригли наголо.
Я лежал, закрыв глаза, и мне не хотелось говорить. Я вспоминал то, что со мной случилось, и никак не мог решить, во сне ли все это было, в бреду или на самом деле.
Я не мог этого решить и позже, когда уже начал вставать и,.держась за спинки коек, учился ходить по палате.
Ко мне заходили мои товарищи, приходили мама и сестры. Однажды заглянул Оська Гринберг, и я очень обрадовался ему.
Я расспрашивал своих гостей про все: про всех ребят, про школу-коммуну, про двор. Многое случилось за это время. Учителя сменились, вместо хлеба с повидлом в школе стали выдавать галеты. Комсомольская ячейка выросла: Петька Потапов, Валя Миронова, Гармаш и Аронович вступили в комсомол. Мама рассказала, что рыжий Мейер вернулся домой — он убежал от белых и теперь работает пекарем, а вот Колька Колесниченко так и не вернулся, его убили на фронте. Отец его как узнал об этом, закрыл лавку и куда-то уехал.
Мать Давида Кирзнера тоже не уберегла сына — он умер от тифа.
К весне я стал выздоравливать. Мне все время зверски хотелось есть. Я съедал все, что давали в больнице, что приносила мама и заботливые девочки из школы-коммуны, ел лепешки, галеты, пил прямо из бутылки подсолнечное масло, разгрызал кости так, что все товарищи по палате удивлялись крепости моих зубов.
— К тебе пришли, Борька, — сказала мне как-то сиделка.
Я вышел в коридор. Передо мной стоял Вальтер Ульст — живой, здоровый, обветренный старший мой товарищ.
От него я и узнал, что было на самом деле в ту ночь, когда меня свалил тиф. Оказалось, что белые решили воспользоваться пургой, внезапно ударить на село Большие Млыны и захватить наших всех на ночевке.
Может быть, они и в самом деле захватили бы нас, если бы не открыли стельбу раньше времени на том краю села, где наших никого не было.
Услышав стрельбу, Князев и командир батальона другой части, которая пришла в деревню раньше нас, подняли бойцов, зашли с двух сторон и уложили весь батальон. Их было человек двести.
— Ну, а меня где же нашли?
— А тебя нашли на краю села, когда раненых искали. Я тебя и нашел. Лежишь ты, смотрю, и винтовка рядом, а сам не раненый. Я позвал ребят, занесли тебя в хату, а потом я Князеву сказал.
— А Князев что?
— А Князев говорит, что тиф — дальше аж некуда. • Я уж, — говорит, — и раньше видел, что парнишка забо-,1ел, спать его послал, а он вон куда забрел...» Ну, я взял твою винтовку, чтоб разрядить, а там четыре патрона в магазине и стреляная гильза в патроннике. Тут мы и сообразили...
— Что сообразили?
— А то, что это из-за тебя белые раньше времени себя открыли. Ты стрелял в них, что ли?
— Не помню, — сказал я.
Тут мы с Ульстом заговорили о всякой всячине, о роте. Оказывается, дальше она не пошла. Под Перекоп не успела, не догнала. А белый батальон был дроздовский — после боя под Екатериновкой он отбился от своего полка и за Перекоп не попал. Вот они и ходили бандой, хотели пробиться на Дон, да ведь и на Дону уже тогда белых не осталось.
— Скажи, Вальтер, — спросил я как будто между прочим:— а там, среди убитых белых, Кольки Колесниченко не было?
— Колесниченко? С чего это ты взял? Это ведь был офицерский батальон.
— Нет, я так просто.
Мы поговорили с Вальтером обо всех своих делах, о том, что будем дальше делать, чему учиться, как жить. Было еще довольно холодно, и, несмотря на март, холод стоял собачий. Но шла весна, в окнах светило солнце, и впереди была вся жизнь.
Только в школе на комсомольском собрании я встретил Таню Готфрид. Она увидела меня, покраснела, но я подбежал к ней и взял ее за руки. И тут только, став рядом с ней, я увидел, как вырос за это время.
После собрания мы пошли с ней вместе — нам было по дороге.
ЧЕТЫРЕ ТОВАРИЩА
Полк вошел в город поздно вечером. Это был прифронтовой город на военном положении — он был темен и тих. Темно было и в степи, но там темнота была не такой плотной, как здесь. Несмотря на то что тяжелые тучи висели низко и звезд не было, все же мутный свет проникал откуда-то с далекого горизонта и разбавлял черную осеннюю тьму.