— Так гляди, браток, чтобы ту халупу уж никто не занял,—сказал Прокошин.—Деревня большая, места много.
Миша побежал к хате, на которую указал ему Прокошин. Она стояла на краю, за плетнем. Было приятно думать, как хорошо и тепло внутри, особенно после резкого ветра со снегом, который летел откуда-то с невидимого, холодного, черного неба.
И вдруг у Миши ёкнуло сердце. Возле хаты залаяла собака. Миша остановился, но собака, видно, уже заметила его и с заливистым лаем понеслась к плетню.
Миша боялся собак. Он боялся их с детства.
Собака уже прыгала возле самого плетня, наскакивала на него и лаяла с ожесточением. Мише очень хотелось убежать или хотя бы отойти на середину дороги, но ему было неловко перед самим собой; так он стоял у плетня, не решаясь двинуться, пока собака не побежала вдоль плетня, ища, должно быть, какой-нибудь известный ей собачий лаз. Тогда Миша двинулся и с неприятно скачущим сердцем пошел вперед, стараясь сохранить спокойный шаг.
Собака, увидя, что враг ее сдвинулся с места, оставила свое намерение, опять начала скакать у плетня и, лая все азартней, старалась просунуть морду в расщелины между прутьями.
Миша пытался убедить себя, что это обыкновенная дворовая шавка и, должно быть, даже не очень большая. Он искоса старался разглядеть ее, но видел только, что это темное, бесформенное, лохматое, злобное существо.
Уже несколько шагов осталось до ворот, в которые он должен был войти во что бы то ни стало. Надежда еще была на то, что они будут заперты; тогда он постучит — выйдет хозяин и отзовет собаку.
Он подошел и толкнул калитку; она легко подалась, и Миша с сильно стучавшим сердцем вошел в нее.
Собака кинулась к нему и попыталась укусить его за ноги. Но тогда он, словно сразу отрезвев, оттолкнул ее прикладом винтовки.
Он сразу потерял весь свой страх, и это, казалось, почувствовала и собака. Она отскочила, стала еще злобнее лаять, но уже не кидалась на него. Миша остановился, посмотрел на нее и даже удивился своему исчезнувшему, и так внезапно, страху.
Повернувшись, он пошел к дому и, перед тем как войти в дверь, показал собаке язык.
Через час все четверо, наевшись доотвала, сидели, развалясь на куче желтой соломы, наваленной перед печью. Хозяйская дочка, девочка лет двенадцати, подбрасывала в лечь охапки соломы, — солома горела ярким желтым пламенем, огонь трещал и гудел в печи. В черном казане кипела и клокотала вода для галушек, которыми хозяйка собиралась угостить своих постояльцев. Она жила одна с девочкой и малышами, муж уехал с обозом. Прокошин наносил соломы в хату, починил колченогую лавку, вытащил из кармана свистульку для малыша и показал себя таким домовитым и приветливым человеком, что хозяйка сочла невежливым не угостить его с товарищами, тем более что и так полагалось кормить всех приходящих на постой. Открыв сундук и порывшись в нем, она достала еще и табаку. Прокошин и Ковалев закурили и с наслаждением затянулись; Виктор отказался, а Мише отказаться показалось неудобным, и он, неумело свернув козью ножку, от первой затяжки ядовитого и горького дыма чуть не задохнулся. Слезы показались у него на глазах. Он закашлялся так, что хозяйка даже испугалась.
Хозяйка, молодая еще, чернобровая и черноокая женщина, разобрав, что гости ее — народ, которого можно не опасаться, разговорилась и уже говорила без умолку.
Певучим голосом она рассказывала про мужа, которого вот уже неделю нету, про кадетов, расстрелявших каких-то молодых, хороших хлопцев, удивлялась молодости Миши, худобе и неказистому виду Виктора.
На дворе между тем снег падал уже не отдельными мелкими снежинками, а пушистыми хлопьями, сплошной массой устилая твердую, мерзлую землю. Уже Ковалев, пришедший последним, нанес на ногах кучу снега. Он не успел отряхнуться у порога, потому что отбивался от собаки. Миша, выглянувший было за дверь, ничего не увидел, кроме летучего, кружащегося снега. Ветер, облепивший снегом соломенную крышу хаты, пытался сдуть его вместе с крышей, но смахивал только снежную пыль и уносил отдельные соломины из-под края крыши.
Сытная еда, огонь, пылавший в печи, певучий голос хозяйки — все это заставило четверых промерзших и усталых людей почувствовать себя совсем дома здесь, в этой чистой хате на краю села, черт знает как далеко от родных мест. В хату забежала было и собака Вовчок, ставшая уже совсем безобидной. Она так радостно прыгала, виляя хвостом и мотая ушами, что наследила по всему полу, и хозяйка снова выгнала ее на двор. Мише даже стало жалко пса, когда он представил себе его в холодной, засыпанной снегом конуре. Было так хорошо лежать на соломе, и Мише не хотелось засыпать, чтобы продлить это приятное чувство уюта и теплоты. Уже совсем засыпая, Миша подумал, что эта вот девочка Маруся, подбрасывавшая солому в печь, очень похожа на его младшую сестренку Таню. С этой мыслью он и заснул, так и не попробовав хозяйских галушек.