Он свернул папиросу, придвинулся к Мише, закрылся полой его шинели, зажег спичку и, пряча огонек папиросы в ладонь, стал курить, глубоко затягиваясь. Он предложил и Мише, но у того и так закружилась голова от дыма, и он отказался.
Вдруг залаяли собаки. Прокошин притушил папиросу пальцами, подтянул к себе винтовку. Миша и Виктор, глядя на него, тоже приготовили винтовки. Они были заряжены на пять патронов, как полагалось в походе.
Собаки полаяли немного, перестали, и опять стало тихо. Товарищи лежали, держа винтовки перед собой.
Так пролежали они еще довольно долго. Мише два раза послышался было крик, но ни Прокошин, ни Виктор даже не шевельнулись, и Миша понял, что это ему почудилась от напряжения слуха.
Потом ему показалось, что с горы, справа от него, покачиваясь, поднимается черное пятно неопределенной формы. Он ничего никому не сказал, боясь попасть впросак, и норовил каждую секунду взять это пятно на мушку, как вдруг услышал негромкий и сердитый голос Ковалева:
— Чи вы сказились, черти, ищи вас тут по всей горе!
— Давай сюда, браток! — откликнулся Прокошин.
Медленно и тяжело ступая, Ковалев подошел к товарищам и опустил на землю пулемет «максим», который он нес на руках впереди себя, сам сел возле него на снег и сплюнул.
Это было настолько неожиданно, что все вскочили, стали вокруг и только вопросительно смотрели на Ковалева. Потом Прокошин присел на корточки, потрогал пулемет рукой, как бы желая убедиться, что это в самом деле пулемет.
— Как же это ты, милок, спроворил? Цельный «максим»!
— Сейчас... Дай закурить!
Он закурил.
— Та что тут особенного, — стал рассказывать Ковалев. — Дураки, халабуды, охраны не выставили, их тут со всем барахлом можно позабрать, они до воскресенья не прочухаются. Иду я, до сарая дошел — никого. Хоть бы для смеху часового поставили. От, думаю, малахольные: кругом война, а они как на дачу приехали, и собаки не брешут. Неужто, думаю, наши? И тут какой-то прямо на меня. Ничипорук чи еще как он меня назвал... Вылез на мою голову... Стукнуть его, думаю... «Иди, — говорит, — его благородие тебя шукает», и сам в сарай. Я к возам — там от обоза возов восемь, двуколки тоже. На каких люди спят, какие так стоят. Один воз с хлебом, а на нем дядько храпит, свою бабу во сне видит. Я потянул буханку — он как повернется! Я уж сказал про себя: до свидания, мамаша, на том свете увидимся. А он глянул на меня и опять спать. Посидел я под возом сколько надо, потом сказал тому дядьку: спите, папаша, — и взял буханку...
— Где же она, буханка-то? — прервал его Прокошин.
— Скушал! — огрызнулся Ковалев. — Вот так всю и скушал! — Он помолчал. — Иду я со своей буханкой, дохожу до каменного дома с крыльцом, а около крыльца «максим» стоит да две эти... коробки с лентами. Бросил буханку, взял того «максима». Или мы с ним пропадем, или отобьемся.
— Отчаянный ты, Ковалев, из-под носу утащил' Жалко, буханочку бросил.
— «Бросил»! — рассердился Ковалев. — Что я, лошадь, чи что?.. Пулемет четыре пуда, да две коробки с патронами на пальцы повесил, да своя винтовка — понеси попробуй!
— Да кто говорит! — примирительно сказал Прокошин.
— Нечего даром и трепаться!
Миша никогда не имел дела с пулеметом. Его оружием была винтовка, и он знал ее довольно хорошо. Пулемет казался ему очень сложной и малопонятной машиной. Из четверых только двое умели обращаться с пулеметом: Прокошин и Ковалев.
Только час назад их было четверо бесприютных людей, без крова и без пищи, с неизвестностью впереди. Ничего с тех пор не изменилось, разве только стало известно, что впереди враги, но Мише казалось уже, что их не четверо, а пятеро — пулемет стоял, как молчаливый, но уверенный и надежный пятый товарищ.
— Ну, давайте, ребятки, подумаем, чего будем делать. «Максимки»-то хватятся скоро... — сказал Прокошин.
— Я думаю... — вдруг раздался голос Виктора, — я думаю, что нужно пойти достать хлеба. Ковалев уже ходил, теперь я пойду.
Он поднялся и стал поправлять и прилаживать ремень от винтовки.
— Ия пойду с ним, — сказал Миша и тоже поднялся.
«Как жалко, что не я первый это предложил! — подумалось ему. — Ну да все равно!»
— От не терпится им, чтоб их, как цуцыков, кадеты позабрали! Прямо как цуцыков. Скажи им, Прокошин, чтобы они без меня не ходили, а то они и взаправду пойдут. Он, Виктор, отчаянная голова! — весело усмехнулся Ковалев. — Вместе пойдем, хлопцы, по буханочке хлеба Прокошину принесем... Добре, старик, мы пойдем, а ты «максима» постережи. Понял? А мы тихесенько...
Ковалев вдруг сделался весел, он хлопнул Мишу по плечу и приладил Виктору ремень от винтовки.