Все еще было тихо, и Миша, хотя он весь дрожал от напряжения и от волнения, совсем забыл о мерзнущих руках и ногах. В эту минуту он и не думал о том, что эти вот фигуры людей несут с собой опасность и смерть. Он глядел через прорезь прицела на мушку, и ему досадно было, что она дрожала и прыгала, несмотря на то что винтовка лежала на неподвижной опоре, а приклад он крепко прижал к своему плечу.
А между тем белые подходили все ближе и ближе. Вот уже осталось шагов двести. Двести шагов — двести секунд. «Раз, два, три, четыре...» — считал Миша. Он не успеет сосчитать до двухсот, как начнется... Когда же он должен начать стрелять? Мушка все прыгала перед его глазом. Он переводил ее с одного человека на другого, а они всё двигались — уже осталось совсем мало до склона холма, уже видны их лица. Он может поймать мушку и выстрелить. Он наверняка попадет. Цель крупная, гораздо крупнее, чем на учебной стрельбе. Но стрелять ему нельзя. «А что же пулемет? Неужели испорчен?» — вдруг мелькнуло у него в голове. Тут у него замерло сердце и в горле сдавило от страха. Ему захотелось убежать, уползти, как-нибудь укрыться, зарыться в землю. Он глотнул, чтобы освободить горло. «Неужели я трус?» — подумал он. Повернув голову, он увидел, что Прокошин и Ковалев лежат у пулемета. «Так нет же, вот буду лежать здесь, пока вплотную не подойдут», — подумал Миша. И вдруг пулемет заработал.
«Так-так-так-так-так-так...» — услышал он первую очередь.
Значит, началось. Какие-то люди упали, какие-то бросились бежать. Что теперь должен делать он, Миша? Главное — лежать и не стрелять; не стрелять — так сказал Прокошин. Это главное, что от него требуется. А там, на поле, уцелевшие бежали сломя голову, и Миша боялся, что они уйдут. Он бы мог догнать из своей винтовки двоих... одного во всяком случае. Миша кусал себе губы, чтобы удержаться и не нажать спусковой крючок. А может быть, Прокошин позволит? И Миша посмотрел налево, в сторону пулемета.
«Так-так-так-так-так», — затрещал и задрожал пулемет в руках Ковалева. Прокошин лежал спиной к Мише и придерживал ленту.
На поле упали еще люди, и только один бежал далеко-
далеко — он был у самого хутора. У Миши даже лицо скорчилось — так хотелось ему выстрелить, но он опять удержался. И тут Миша вдруг сообразил, что стреляют и по ним. Не все упавшие были убиты, и из хутора далекие черные фигурки стреляли по холму. «Значит, я под обстрелом, — подумал Миша. — Вот это да!»
Лежать совсем без движения было страшно. Неизвестно для чего он переставил прицел сначала на шестьсот, потом на двести, потом в первоначальное положение. С замирающим сердцем он посмотрел на поле и вдруг увидел, что один из белых целится прямо в него. Миша опустил голову, но выстрела не услышал. Потом опять затрещало, потом совсем близко раздался жалобный певучий звук от рикошетной пули.
Все это произошло очень быстро, так что Миша даже не мог сообразить, что было раньше, что позже и когда все кончилось; он не мог бы сказать, сколько белых спаслось, хотя все происходило перед его глазами. Теперь все было тихо. Перед его глазами простиралось до хутора то же белое поле и на нем несколько лежащих ничком серых фигур.
Что бы ни было дальше, Миша чувствовал, что он выполнил свой долг. Правда, он немножко испугался, особенно когда подумал, что пулемет испорчен, но все-таки он не убежал, ни на шаг не отступил, и пули, должно быть, летели мимо него, одна даже совсем близко. Все-таки у него есть какая-то воля — ведь удержался и не стрелял, хотя не стрелять, может быть, еще трудней было, чем не убежать. Нет, кажется, все было в порядке. Интересно, что будет дальше?
Немного погодя Прокошин помахал ему рукой, подзывая к себе. Миша отполз немного назад, потом, пригибаясь, перебежал к пулемету. Туда же перебежал и Виктор. Миша посмотрел на товарищей, ожидая увидеть в них какую-нибудь перемену, но Виктор и Прокошин были такими же, как всегда. Ковалев же наклонился над пулеметом, проверяя что-то в замке, и Миша лица его не видел.
— Ну, ребятки, — сказал Прокошин, — чего делать-будем дальше, не знаю, только сегодня уж мы продержимся, коли к ним подмога не поспеет; видать, второго пулемета у них нет, а коли есть, все одно им сегодня нас не взять. И завтра бы не взяли — были бы только патроны. Потратили мы сколько, Ковалев?
— Ну, шестьдесят стратили. Не стоят они тех шестидесяти патронов! — отозвался Ковалев и плюнул.
— Так осталось на пулемет четыреста сорок, у Ковалева тридцать ц подсумке, у меня шестьдесят. У тебя, Витя?
Виктор посмотрел в подсумок. Он расстрелял одну обойму целиком и еще два патрона; осталось у него двадцать три. «Значит, Виктор все-таки стрелял, и Прокошин ничего ему не сказал...» — мелькнуло в мыслях у Миши.