Что там делается, во дворе? С моей кровати ничего не видно. Такая досада! Пока я был здоров, я знал все, что делается в городе. Никто из ребят с нашего двора не бы вал там, где я бывал, не видал столько, сколько я видал. Другие ребята боялись нос за ворота высунуть, а я никогда ничего не боялся. Я ходил всюду, куда хотел. Я видел, как отступали красные, как вступали белые, как занимали город немцы.
Пока в городе стояли белые, я всех генералов перевидал: Деникина — на балконе городской думы, Мап-Маевского — пьяным на лихаче, Кутепова, с черной бородой, — на параде перед собором.
Я даже Шкуро видел, которого прозвали «волком». Помпю, я проходил мимо гостиницы «Астория», где помещалась контрразведка. Смотрю, выходит Шкуро — небольшого роста, сухой, серый; и в самом деле, на волка похож. Он сел в автомобиль и сразу взял третью скорость, а за ним, как волчья стая, понеслась вскачь личная охрана — человек пятьдесят верховых в кубанках и бурках, ни на шаг не отставая от машины.
Кто только не перебывал в нашем городе! И петлюровцы в синих жупанах, и гайдамаки с чубами на бритых головах, и махновцы под черным флагом. Кого только я не видал! А теперь вот лежу, как связанный. С моей кровати не видно даже, что делается во дворе. Виден только задний флигель гостиницы «Москва», да и от него — одна крыша.
А мама смотрит в окно и ничего не говорит. Раньше хоть девочки что-нибудь рассказывали.
Полгода назад из города уходили красные. Белые были уже совсем близко.
Наш дом выходит одной стороной на Киевскую улицу, другой — в Чеботарский переулок. Домком запер ворота, которые выходят в Чеботарский переулок, на засов, а парадное с Киевской улицы — на ключ. Ни со двора выйти, ни во двор войти.
С утра слышны были пушечные выстрелы, и все сидели по своим квартирам. Меня мама тоже не выпускала, я сидел дома и играл с сестрами в «шестьдесят шесть». Они ничего в картах не понимали, и я жулил как хотел. Долго играли. Потом я глянул в окно: жильцы вышли во двор и смотрят на небо. И Колька Колесниченко во дворе. Я бросил карты и выскочил. Мама и не видала.
Вышел во двор, поглядел—ничего особенного: облачка от снарядов. Колька дернул меня за рубашку и говорит:
— Идем, Борька, в парадное.
— Да там закрыто!
— Хоть через стекло посмотрим. Красные отступают.
Мы пошли. Парадное заперто, но сквозь стекло все видно.
Красные действительно отступали. Улица была полна до краев во всю ширину, как река в половодье. Шум, грохот, стекло дрожит. Я ничего не мог разобрать как следует — пушки, повозки, конные, пешие... Вдруг пушечный выстрел совсем близко, будто над головой. Испуганные лошади забились, пушки столкнулись, повозки налетели одна на другую... Все перемешалось. Потом кое-как разобрались — пушки прошли вперед, за ними повозки, потом верховые... Пробили пробку. Улица опустела, шум уходил все дальше, и наконец стало совсем тихо, как будто никого на улице не осталось. Мы посмотрели — и правда, никого. Колька подергал дверь. Она никак не открывалась. Потом на пустой улице появилось четверо красноармейцев. Один совсем отстал: бежать не может — хромой. Остановился как раз против нашей двери. На китайца похож.
А Колька говорит:
— Хорошо б его подстрелить, косоглазого! Р-раз — и ваших нет!
— Да что он тебе сделал?
— А чего он лезет к нам!
Потом и косоглазого нам не стало видно.
Мы еще подергали дверь — крепко. Пошли обратно во двор. Послонялись по двору. Дворник не то что за ворота — даже и к воротам не пускает. Мы — к Кольке на квартиру. У них и лавка и квартира окнами в переулок. Колькиного отца дома не было. Мы выскочили через окно и пошли.
Пошли по переулку. Никого! Постояли на углу, поглядели в обе стороны улицы — пусто. Пошли дальше. Полдень, а город пустой, будто все жители сразу пропали.
Вышли на Никольскую площадь. Пусто! Один памятник посередине — Суворов на лошади. Колька залез на пьедестал, я — за ним. Мрамор скользкий и покатый. Я ухватился за железную ногу лошади. Стоять неудобно, но видно далеко, во все стороны.
— Они с Москалевки придут, — сказал Колька.
Я стал смотреть на Москалевку, но ничего не видел. Я уж устал держаться и хотел слезть, а Колька говорит:
— Вот они, смотри!
Сначала ничего нельзя было разглядеть, кроме облака пыли, потом я рассмотрел верховых. Они приближались очень быстро. Уж виден флаг. Он развевается по ветру впереди отряда — большущий николаевский, трехцветный, как в старое время.