Тут Миша сразу понял весь разговор, который он слышал. Они о том и говорили, что телег нет, что на хуторе тихо, что обоз ушел. Они и советовались о том — идти на хутор или выждать.
— Темно еще было, а Витя меня толкает: «Слышь, Прокошин, скрипит». А я ему: «Мерещится тебе, чему тут скрипеть». Видать, они, Витя, тогда и уходили, — обратился Прокошин к Виктору.
Виктор лежал навзничь на разостланной шинели. Он не отвечал.
— Простыл малый, — сказал Прокошин и накрыл Виктора второй шинелью.
Миша придвинулся к нему и потрогал его лоб рукой. Лоб был очень горячий.
— Нет, нет, ничего, — сказал Виктор. — Пожалуйста, не надо. — Он откинул полу шинели и приподнялся на локте. — Все это пустяки!
— Так пойду я для смеху тот хутор займу, — сказал Ковалев. — Невже ж все подгребли? — и стал спускаться.
— Постой, Ковалев, и я с тобой, — вдруг решил Миша. Ему захотелось обязательно что-нибудь сделать, куда-нибудь пойти, только не сидеть на месте, только не ждать в бездействии и в неизвестности.
Он вскочил, и тут земля стала неожиданно уплывать из-под него так, что ему, чтобы удержаться на ногах, пришлось опереться на винтовку. Это у него закружилась голова.
— Ну! — сказал поджидавший его Ковалев.
Миша с силой зажмурил глаза и потом открыл их. Все прошло, и он стал спускаться вслед за Ковалевым.
Они не успели дойти до низу, как услышали встревоженный голос Прокошина, который звал их назад.
Далеко на краю огромного снежного поля, будто вынырнув из-под снега, показались черные пятнышки и точки.
—- Пришли, холеры, на пашу голову! — выругался Ковалев, ложась и пристраиваясь у пулемета. — Верняк тут роты две есть, а, Прокошин?
— Кто его знает, — отозвался Прокошин, — может, и есть.
Точки и пятнышки вынырнули еще в нескольких местах, как будто очень далеко друг от друга, потом исчезли, но в пространстве между ними появился еще ряд точек. Белые наступали довольно редкой, но широкой цепью.
— Порешили нас, как генералов, хоронить, сказал Прокошин и стал растирать рукой свой щетинистый подбородок, точно у него зубы болели. — Никак, целый батальон привели!
— Рано хоронить — мы еще живые, — сказал Ковалев. — Мы еще кого в могилу положим, сами сверху ляжем — дешево не продадимся!
Батальон наступал тремя ротами. Ближняя, казалось, шла на овраги, вторая — на хутор и третья, может быть, тоже на хутор, только откуда-то с другой стороны, словно предполагая перед собой противника многочисленного и крепко засевшего.
Прокошин не мог понять, в чем тут дело, и тихо переговаривался с Ковалевым, но Миша и не слышал этого и все равно не понял бы ничего. Они лежали теперь все рядом. И Миша знал про себя, что ему остается только винтовка, что в ней все: и жизнь и смерть; решил твердо, что ни за что ее не отдаст и что не уйдет со своего места, не отступит ни на шаг— все равно уходить некуда.
Белые всё приближались. Они перестали быть точками и пятнышками. Это были люди. В просвет между облаками вдруг выглянуло солнце, и все поле заискрилось и заблестело. Что-то блеснуло и у белых в цепи, но все было тихо. И хотя Миша уже знал, как такая тишина рассыпается от первого выстрела, ему все же, как и тогда, не верилось, что вот-вот начнется...
— Ты пулеметчика сымай, главное — пулеметчика,— тихо сказал ему Прокошин.
Миша стал искать глазами пулеметчика, но нигде его не находил — все фигуры были одинаковые. Они то продвигались вперед, то вдруг падали в снег.
«Будто в прятки играют», — решил про себя Миша, но тут же подумал, что, должно быть, так надо.
Потом вдруг, как тогда, тишины сразу не стало. Миша вздрогнул — застучал пулемет, и тут Миша сразу увидел его. Цепь против хутора легла в снег, пулемет был сзади, и около него лежали люди.
Пулемет обстреливал хутор очередями — короткими и длинными. В перерывах между ними с хутора слышался хриплый басовый собачий лай: собака рвалась с цепи.
Потом люди встали и пошли под прикрытием пулемета, и казалось, что пулемет стреляет прямо по ним. Потом начал стрелять второй пулемет, где-то близко, против холма, где они четверо лежали, и Миша увидел его. Ну, теперь он не будет таким дураком, как тогда! Оглянувшись, он увидел Ковалева в профиль. Руки его будто приросли к пулемету. Казалось, он, как кошка, притаился и вот-вот прыгнет.
«Я раньше», — мелькнуло в голове у Миши.
Уже ничего не видя, кроме мушки и цели — людей, копошащихся у пулемета там, внизу, и даже не очень хорошо понимая, что он делает, каким-то чутьем почувствовав, что так нужно, Миша ударил из винтовки — туда, в центр этой живой, копошащейся группы, потом второй раз и третий. Пулемет замолчал. Около него завозились и оттащили подальше. Тут Миша услышал частый, оглушительный треск рядом с собой. Это начал стрелять Ковалев. Белые, которые успели под прикрытием пулемета продвинуться к хутору мимо холма, спутались, смешались и побежали в разные стороны. Некоторые падали в снег.