Но у белых было все-таки два пулемета. Один из них, тот, что стрелял по хутору, теперь направил огонь по оврагам. Миша видел, как прямо под ним в нескольких местах подряд взметнулся снег.
Наступало самое страшное: белые оправились; они отбежали немного под огнем Ковалевского пулемета, но теперь, под прикрытием своего, пошли прямо на овраги. Ковалев пускал короткие очереди. Белые ложились, стреляли и вскакивали, как только Ковалев замолкал, а их пулемет все строчил и строчил без передышки. Нащупывая цель, он обстреливал холм поверху. Ударившись о щиток, улетела куда-то с неприятным визгом рикошетная пуля.
Для Миши все кругом было как в тумане: где-то трещал пулемет, где-то сбоку были Прокошин с Ковалевым; кажется, рядом лежал Виктор — как это он сюда приполз? Все кругом было в тумане, делать надо было только одно: подавать патрон в патронник, целиться и стрелять, и не в этих, которые лезут уже под самый холм, а туда, где пулемет.
«Ты пулеметчика сымай, главное — пулеметчика!» — остался в ушах у него голос Прокошина, и он слал пулю за нулей в группу белых у пулемета,
«Попал, — говорил он себе. — Попал... мимо...»
Все тело его напряглось до дрожи. Но не от страха. Страх исчез, пропал куда-то совсем. Он будто опьянел, как пьянеют люди, пробираясь сквозь метель, глотая холодный воздух со снегом. Кругом все было в тумане. И вместе с тем в мозгу была поразительная ясность. Остались две обоймы, десять патронов. Он вложил в паз предпоследнюю обойму; она стала косо; он надавил на патроны и ободрал себе палец; не заметил этого, но лицо его искривилось будто от сильной боли. Искаженное его лицо увидел Прокошин.
— Или ранен? — крикнул он ему.
«Кто ранен?» — подумал Миша и вдруг забеспокоился, оглянулся. Рядом с ним лежал с расширенными глазами Виктор. Он тяжело дышал. Патронов у него не было. Винтовка лежала рядом.
«Нет, не ранен», — увидел Миша.
— Дать патронов, Виктор? — спросил он.
Но Виктор не отвечал, а только дышал тяжело.
А белые подбирались уже совсем близко. Они лезли на холм, и Ковалев уже не мог их отбросить. Мишу вдруг охватила страшная ярость.
— Сволочи! — закричал он. — Сволочи, не возьмете!
Теперь он стал стрелять в ближайших. Уже одна только обойма осталась.
— Мишка! Бережи последние патроны, Мишка! — крикнул Ковалев. — Я свои сейчас до последнего страчу.
«Так-так-так-так», — затрещал пулемет. И Миша, вдохнув в себя воздух и остановившись, ждал, когда придет конец этой очереди — конец всему.
А белые опять бежали, падали, ложились, снова бежали; какой-то, съежившись, катался по снегу — должно быть, от боли. Ковалевский пулемет вдруг умолк, но белые всё бежали; они бежали, не оглядываясь, кидая винтовки, неуклюже взмахивая руками. Мишу так и поднимало, он не мог лежать на месте и вскочил на колени.
— Ковалев! — крикнул он не в силах сдержаться. — Бей их, Ковалев, бей их, сволочей!
Ковалев и сам вскочил на ноги и, размахивая замком, вынутым из пулемета, сам кричал что-то настолько невероятное, что Миша подумал, будто ослышался.
— Наши, наши! —кричал Ковалев и махал замком. — Братишечки, наши!
Миша вскочил. Мимо хутора, прямо на бегущие белые цепи, во всю мочь, галопом скакали конники.
Вертя клинками над головой, они неслись наперерез по полю за передовым в ярко-желтом полушубке и большой белой папахе, а дальше, за хутором, цепями наступали еще люди с винтовками, и от них сломя голову бежали белые.
А Миша стоял, все видел, но еще не мог себе поверить и не мог понять, как все это случилось. У него защекотало в горле, и что-то теплое побежало по лицу; он вытер ладонью щеку и почувствовал слезы. Он оглянулся. К счастью, никто его не видел.
К ним на холм, со стороны хутора, уже лезли красноармейцы.
— Сдавайся! — кричали они.
— Свои, свои! — подняв винтовку над головой, пошел им навстречу Прокошин.
Красноармейцев было человек десять. Передние шли с винтовками наперевес. Один из них спросил:
— Зеленые, что ли?
— Да красные, братки, ей-богу, красные! — все еще кричал Прокошин.
Миша, растерянно улыбаясь, глядел на красноармейцев, и горло у него сжималось. Он хотел что-нибудь сказать, но боялся: заговорит — и вдруг опять потекут слезы.
Красноармейцы подняли Виктора. Он встал, пошатываясь, сделал несколько шагов и остановился.