С тем извините! Уважающий председатель Петровых».
Сержант засмеялся и повертел в руках варежки.
Он надел одпу варежку, потом другую. И вдруг обе они исчезли. С ними вместе пропали и руки. Сержант посмотрел на ноги — ног не было. То есть они были. Он мог ими двигать, наступать на камень, на снег, на веточку, но ног не было видно. Может быть, в блиндаже было темно? Муромцев подвинулся к свету, но и на свету себя не увидел. Тогда он ощупал себя руками. Все было на месте: и шинель, и тело, и руки, и ноги, — но ничего не было видно...
Сержант протянул руку к двери, взялся за скобу — и дверь открылась как бы сама. Он вышел из землянки.
— Что за черт! — сказал Муромцев. — Ну и варежки! Сержант стал невидим...
— Ну, Вася, — сказал он себе, — а не хватил ли ты, друг, лишнего из фляжки?
Но тут же сержант вспомнил, что сегодня еще и не завтракал. Он ущипнул себя за руку. Нет, он не спал. Он дышал, двигался, говорил и вместе с тем был прозрачен. Он приложил руку к глазам и сквозь нее увидел деревья, небо, падавшие снежинки, протоптанную к блиндажу тропинку и батальонную кошку Маруську, которая бегала за батальоном всюду, даже в атаку.
— Кис, кис, кис! — позвал он,
Маруська выгнула спину и обернулась не сразу, но. когда обернулась, Муромцев увидел ее удивленную морду.
— Кис, кис! — позвал он опять. — Иди сюда, дура...
Но кошка, сделав несколько шагов по направлению к нему, фыркнула, отскочила и, подняв хвост трубой, осторожно стала уходить.
Тогда он быстро стащил варежки и вдруг появился — весь как есть. Он стоял на тропинке и увидел всего себя: ноги в валенках, и руки, и всю свою небольшую, ловкую и крепкую фигуру. И кошка тоже увидела его, потому что подбежала и стала тереться об его ноги.
Муромцев осмотрел варежки, даже вывернул их. Ну положительно ничего в них особенного не было: ни кнопок, ни пружин. Он даже понюхал их, но они ничем не пахли. Шерсть как шерсть, деревенские варежки.
На тропинке вдали с двумя котелками показался Ма-имбет Махатов, командир отделения.
«Ну вот, сейчас проверю», — решил Муромцев.
Он надел варежки и стал ждать. Котелки были полные. Махатов торопился, потому что бежал по морозцу без шинели. Он шел прямо на Муромцева, как будто его и не видел. Сержант посторонился, но Махатов все-таки задел его и, как только что сделала это кошка, удивленно оглянулся. Он было растерялся. Он даже поставил один из котелков на снег, да так неловко, что тот чуть было не опрокинулся. Муромцев, который не любил, чтобы щи зря проливались на землю, невольно подхватил его, и котелок вдруг исчез.
— Что за штука! — пробормотал Маимбет. — Котелок на снег поставил — пропал! Шайтанский штука!
Маимбет был лучшим наблюдателем в батальоне. Если уж он пе видел сержанта и котелка — значит, бабушкины варежки и в самом деле невидимки.
Муромцеву вдруг стало смешно. Особенно смешно было глядеть на Маимбета Махатова. Сержант еле удержался, чтобы не расхохотаться, и, зажав рот рукой, только фыркнул. Маимбет попятился, и Муромцев со всех ног бросился в землянку, оставив Маимбета на тропинке с одним котелком.
Осторожно, чтобы не расплескать, Муромцев поставил на стол котелок, и тот стал видимым, пар поднимался над щами.
Значит, вот еще каково свойство этих варежек. Он взял кружку со стола — она пропала; поставил — появилась. Он взял ложку — и та пропала.
Тут вошел в землянку Маимбет.
— Ай-яй-яй! — сказал он, увидев котелок со щами на столе. — Маимбет с ума сошел, совсем дурак стал, все забыл. Нехорошо, Маимбет! Сегодня суп принес — забыл когда, завтра винтовку забыл почистить, послезавтра совсем старик стал, зубы потерял, глаза потерял!
Маимбет был славный парень, только очень разговорчивый. Его недавно назначили командиром отделения, и, когда ему некого было поучать, он отчитывал и поучал самого себя.
Так он долго разговаривал сам с собой, но, однако, заметив, что суп стынет, стал искать сержанта; вышел из землянки, вернулся и принялся есть.
— Сам виноват, — сказал он, — холодный будет. Кушать надо. Ему половину оставлю.
Он присел к столу, нарезал хлеб и стал есть. Тут Муромцев и сам почувствовал голод. Оказывается, невидимость не мешала аппетиту. Он подсел к Маимбету и стал ему помогать. Маимбет и сам с увлечением работал ложкой и вдруг, выпучив глаза, увидел, что в котелке осталось только на донышке.