Он очень просто рассказывал подробности операций, где был помощником лейтенанта Голубева и вел разведку. Он подробно рассказывал о других и молчал о себе.
Но о Гординском нам рассказали его товарищи, пока гот спал. Он первый поднял взвод в атаку, был там впереди и в упор застрелил фашистского офицера, который выскочил из блиндажа с гранатой в руке.
Наутро Гордипский провожал нас к отряду Голубева, за озеро. Он ходил по этим местам между минными полями, по тропке и по чистому снегу, как по своей комнате; потом, придя в отряд, он деловито и спокойно ходил по лесу от взвода к взводу с бумажкой в руке, собирая сведения, нужные ему как начальнику штаба подразделения. И он даже не оборачивался, когда близко, совсем близко, трещал вражеский пулемет и между деревьями падали мины, как будто знал, что эти пули и мины его не тронут.
Снег падал с дождем, и тучи ходили так низко, что казалось — их можно задеть рукой. Ожидалась атака фа -шистских автоматчиков. Они были где-то близко, метрах в двухстах, на лесистой высотке. А Гординскому нужно было уходить: его ждали в штабе части.
— Интересное дело — бой, я люблю... — сказал он вдруг уже на обратном пути, должно быть отвечая на какие-то свои мысли, и, видимо, чтобы не сочли его слова за похвальбу, прибавил: — Только, знаете, рискованное, конечно...
В этот день он получил рекомендацию в партию, а на следующий день началась подготовка к новой операции.
Потом прошла неделя, а может быть, и больше.
Тот же гармонист Дудко растягивал в знакомом блиндаже мехи гармони, и капитан Беркутов, еще не успез побриться после боя, улыбаясь и потирая черную щетину, встречал знакомых корреспондентов. И, как всегда, полон был народу блиндаж гостеприимного капитана. И все-таки мы сразу почувствовали — не было Гординского. Не было этого нешумного паренька, который, сдержанно улыбаясь, смотрел, как пляшет, расходившись, его любимую полечку Дудко.
Потом, когда полечка кончилась и Дудко забрался на нары и стал тихонько перебирать лады, капитан рассказал про смерть своего начштаба. Он рассказывал, морщась, словно от боли, и все потирал свою небритую щеку.
Это случилось в том же лесу, который он знал и по карте и в натуре, как собственную комнату. Он убедил комбата, что именно он должен вести в атаку эту роту. И пошел. И очередью фашистского пулемета ему перерезало грудь.
Беркутов увидел его, когда он уже лежал на палатке и санитары несли его в тыл.
— Кого несете? — спросил капитан.
Гординский был еще жив. Он узнал капитана. Он мог еще говорить.
— Комбат, — сказал он, — дорогой, милый комбат...
И мальчик — видно, мальчиком еще был этот двадцатилетний начальник штаба. — закрыл глаза и, словно отцу, сказал:
— Поцелуй меня, комбат...
Он закрыл глаза. А когда открыл, увидел секретаря комсомольского бюро Смирнова.
— Ну как? — спросил он, страшно бледный от потери крови. Слова давались ему с трудом. — Ну как, достоин я быть коммунистом?
— Достоин, — ответил Смирнов, еле сдерживая волнение. — Конечно, достоин.
ГВАРДЕЙСКАЯ ЧЕСТЬ
Посвящается гвардейской части.
Капитан Пучков вошел в избу. Чадила коптилка, холодный дым от горевших в печке сырых, промерзших дров ел глаза. Мороз клубящимся туманом врывался через дверь, оседая толстым слоем инея на подушках, которыми были заткнуты окна. Разведчики только что пришли, только что затопили печь, и некоторые уже спали, лежа вповалку на полу.
— Все, что ли, здесь? — спросил капитан. Это был веселый толстый человек с маленькими закрученными усиками на круглом гладком лице.
— Все, товарищ капитан, — сказал комвзвода Куку-бенко, раздувавший дрова в печурке.
— Ах, братцы, мало нас, голубчики, немножко! — нараспев сказал капитан, покачивая головой. — И ведь устали небось!
— Как не устать, есть слегка, — подтвердил Куку-бенко.
Он встал, вытянулся и со своей серьезной, даже как будто задумчивой улыбкой смотрел на капитана.
— Понятно! — все так же весело согласился капитан. — Так вот, друзья-товарищи: и устали мы с вами, и сухарей у пас одна ерунда, а пойдем нынче брать северо-западную окраину.
— Кто ж пойдет, товарищ капитан? — осторожно спросил Кукубснко. — Чи еще батальон какой?
— Все пойдем, — махнул рукой капитан. — Все, как есть в хате. Сколько тут нас всего?
— Двадцать семь.