Под конец Вася принялся осматривать свои обшитые кожей валенки. Крепкие еще и такие просторные, что поверх носков можно навернуть пару свежих портянок — никакой мороз в них не страшен. За этим занятием и застал его прибежавший Вовка. Вид у него был смущенный и как будто виноватый.
Неожиданное появление товарища удивило Васю: ведь они условились, что он сам на рассвете зайдет за Вовкой.
— Ты чего такой кислый?
Вовка потоптался на месте в нерешительности, а потом сказал:
— Понимаешь… Не могу идти на охоту. Прибежал сейчас Колька, наш староста, и говорит, что завтра внеочередное занятие штангистов. Сам понимаешь… скоро выступать в соревновании.
— Эх ты, — Вася махнул рукой. — То напрашивался, а теперь подводишь, назад пятишься.
— Ты не сердись. Откуда же мне было знать, что так случится? Может, в следующий выходной поохотимся? — Вовка виновато-просительно посмотрел на друга.
— Ладно уж. Иди целуйся со своими штангами.
Вася был огорчен и раздосадован. Но ничего не поделаешь. Если Вовка не может идти, он пойдет один. Вовка еще пожалеет, когда увидит подстреленных им глухарей или зайца.
Однако огорчение, доставленное другом, не лишило Васю аппетита, и он энергично навалился на горячие мясные пироги, а вдосталь наевшись, завел будильник и раньше обычного залег спать.
На востоке чуть засиял нежно-голубоватый свет, когда Вася вышел из дому. Небо чистое, звездное. Мартовский утренник крепко сковал осевший ноздрястый снег. Дорога твердая, под ногой похрустывает, звенит льдинками. Жадно и емко дышит грудь свежестью раннего весеннего утра.
Придерживая рукой ремень на плече, Вася горделиво шагал по улице, незаметно косясь на окна домов. Вот бы кто из ребят увидел его сейчас или повстречался! Но окна были пусты, и на улицах — ни души, даже собак не видно. Лишь во дворах звонко горланили петухи.
За околицей край неба уже алел. Быстро светало. Зачирикали воробьи на крышах, проснулись галки и лениво перелетали с дерева на дерево. На фоне поясневшего неба темной стеной вырос лес. Васе предстояло пробираться чащей километра четыре-пять до глухих лесных полян, куда раньше, бывало, вёснами его отец ходил «по перо».
Идти дорогой — путь не ближний. И Вася, выйдя за крайнюю хату, свернул в сторону и зашагал напрямик по жесткому упругому насту.
Вот, наконец, и лес. С краю он смешанный: обнаженные березы, елки, осина, опять березы вперемежку с кустами орешника. И вдруг рядом с молоденькой елочкой вековой дуб по-богатырски раскинет свои могучие лапищи, будто стремится заключить её в свои объятья.
Лес еще не проснулся. Кругом было сумеречно, дремотно и тихо.
И чем дальше, тем глуше, таинственней становилось лесное безмолвье. Хруст снега, треск сухой ветки, далекий гул самолета казались Васе грубым вторжением в этот первозданный утренний покой. И он сам, невольно поддаваясь дремотному очарованию и точно боясь нарушить сонную тишину, старался продвигаться вперед бесшумной легкой поступью.
А небо над головой с каждой минутой яснело, светлей становилось вокруг. Уже зримы стали сонно поникшие ветви берез и темные пятна запекшихся на морозе гроздьев рябины. Засуетились в кустах, защебетали синицы. И вот в какой-то миг вершины высоких берез вспыхнули, облитые багрянцем первых лучей. И сразу в лесу все осветилось и засияло. Лишь по соседству в глубоком овраге, где толпились могучие ели, по-прежнему было темно и мрачно.
Смешанный лес кончился и незаметно перешел в старый сосновый бор. Под косыми лучами, стройные, как мачты, стволы алели, румянились, отливали янтарем, и весь бор насквозь был пронизан и всюду светился нежно-розовым светом.
Умерив шаг, Вася любовался необычайно тонкой игрой красок. Никогда еще в такую рань он не бывал в этом бору. Но особенно приглянулась ему одна старая, сосна. Гигантский ствол ее жарко пламенел на солнце, а густая пышная крона, точно голова великана, возвышаясь, царила над всеми. Что-то величественное, богатырское было во всей ее могучей стати, Вася замер, не в силах отвести глаз от лесной красавицы. И вдруг в этот миг по розовому безмолвью бора разлилась мелодичная музыкальная трель и оборвалась.
Минуту — ни шороха, ни звука вокруг. Казалось, весь бор в ожидании замер и чутко прислушивался. И снова прокатилась гулкая, певучая дробь. Это пела сосна-великан. Звуки рождались в кроне высокой нотой, вибрируя, скатывались по гигантскому стволу, понижаясь до баритонального звучания, а затем, подхваченные и усиленные эхом, разносились по всему лесу.