– Мы обязаны относиться к людям внимательно, щадить их достоинство и чувства, – сказал Лева, понимая, что получит в ответ проповедь, основными аргументами которой будут обвинения в слюнтяйстве и псевдоинтеллигентности.
Он еще не закончил говорить, как Орлов заулыбался, ласково поглядывая на Леву маленькими прищуренными глазками. Он взглянул на Леву один раз, второй, как бы примериваясь, с какой стороны удобнее приняться за сей лакомый кусочек.
– Все твои люли-тюли в нашем деле ни при чем, – начал он неторопливо. – Говоришь ты «извините» при обыске или молча в барахле копаешься, когда дом человека переворачиваешь? Скажи?
Лева понял, что его никто не спрашивает, и промолчал.
– В каждом доме люди живут разные. К примеру, мужик – проходимец, мать с женой – хорошие и добрые бабы, – он довольно кивнул и причмокнул. – Разные, Лева. Однако ты все барахлишко своими руками лапаешь. Все, заметь, так как оно в семье общее, и где что припрятано, неизвестно. А души у людей раздельные, каждому своя, а ты все подряд хватаешь, без разбора.
По аллее медленно шла влюбленная пара, и Орлов примолк, выжидая.
– Ишь, любятся, – ерничая, продолжал он. – Поженятся. Малый запутается в каком-нибудь дерьме, ты к ним и придешь, Лева. Представь, – Орлов округло развел руками. – Являешься. Квартирка. Понятые. Заметь, для этой девочки люди, как правило, знакомые. Соседи или дворник с лифтером. В общем, красота. И тут, – он сделал паузу и взглянул хитро, – заметил ты на стене фотографию в рамочке под стеклом. На фотографии той невеста вся в белом, а он, как положено, в черном. Оба, конечно, глупо улыбаются. Ты, Лева, как культурный, говоришь: «Извините, пожалуйста». Карточку со стены снимаешь и ножичком ее аккуратненько отколупываешь. Может, валюта именно там, скажи? Ножичком аккуратненько? – Орлов смотрел на Леву серьезно, уже не чмокал, не ерничал, заговорил он чистым языком, литературным. – В этой ситуации, Лева, твои извинения и расшаркивания сплошное издевательство. Ты пойми, Лева, ты пришел и разломал все, что они годами строили.
– Не я, – сорвался Лева, – разломал преступник.
– Верно. Но для семьи виновником в большинстве случаев являешься именно ты. И не переживай, не бери к сердцу. Ты о зубном враче думал?
– Каком враче? – не понял Лева.
– Который людям больно делает? Думал, думал, мы все думали, – Орлов махнул на Леву рукой. – Представь, если бы врачу каждый раз было бы так же больно, как пациенту. Представил? Мы бы быстренько без врачей остались, они бы все померли. Выводы сам делай.
Лева не ответил, они посидели еще немного, думая каждый о своем, распрощались холодно. Лева дошел до Белорусского, проехал по кольцевой остановку, вышел у зоопарка, до дома рукой подать. Что-то в разговоре с Орловым было не так, в чем-то подполковник его, Леву, надул. Лева размышлял, ворочал мозгами и наконец добился ответа. Орлов решил Перовым заняться и поехал за ним на кладбище. Олег Перов с Шутиным домой вернулись, а подполковник Орлов, видимо, лишь проводил их, поглядывая со стороны. Почему же Орлов не пригласил Олега Перова в управление? Да потому, что подполковник Орлов нормальный ранимый человек. «Разговор наш с Перовым не убежит, что сегодня, что завтра побеседуем, а с похорон друга забирать жестоко».
Так рассудил подполковник Орлов. «Ага, Петр Николаевич! – Лева ликовал. – Значит, ваши штучки-дрючки, жаргончик и прочее – только средство защиты. Умный инспектор Гуров, – уговаривал себя Лева. – Умный, но чуть-чуть с опозданием, раньше бы сообразил да преподнес свои мыслишки подполковнику. Вот бы натюрморт получился».
Лева вышел из лифта и сразу увидел на своей двери записку. Если просят позвонить на работу, утоплюсь в ванне, твердо решил Лева и прочитал: «Срочно позвони. Марго. Срочно». Он вздохнул облегченно. Лева вспомнил Ирину Перову, маленькую, голубоглазую, с копной темных, коротко остриженных кудрей, затем Риту – высокую, гибкую, с длинными прямыми волосами и темными подведенными глазами. Соблазнительный народ женщины. Наверное, я бабник, решил Лева. Хорошо это или плохо? Возможно, нормально. Интересные женщины мне нравятся, что плохого? Но их много, а мне нужна одна. И он вспомнил свою первую любовь, неожиданно ворвавшуюся и уходившую медленно, словно тяжелая болезнь, чуть ли не забирая с собой душу, оставляя измученное тело. И только Лева окреп, встал по-настоящему на ноги, вздохнул свободно, так на тебе… Да еще в своем же доме, да почти несовершеннолетняя, с манерами кинозвезды. Лева не был знаком с кинозвездами, но наверняка они вот такие. Он вновь взглянул на записку: «Срочно позвони. Марго. Срочно».
Лева вытащил из морозилки пельмени, поставил на плиту кастрюльку с водой.
«Такие девочки каждого мужчину, который не плавится под их взглядом, как стеариновая свеча, не начинает громко ржать и бить копытом, воспринимают как личное оскорбление. Она и бегает ко мне каждый день, чтобы доказать свою неотразимость. А я женюсь на маленькой симпатичной толстушке, – назло себе думал Лева, – носик пупочкой и глаза разные: синий и карий. Зато она будет любить меня, а не себя, и чтобы образование не выше среднего, так как если женщина красива, умна и образованна, это уже патология, это не для нормальных людей…»
Рассуждения Левы прервал звонок в дверь. Рита вошла, заложив руки за спину.
– Здравствуй, проходи, – сказал Лева и поспешил к плите, которая возмущенно шипела и брызгала паром.
– Здравствуй, Лева, – Рита продолжала смотреть себе под ноги и осторожно ступала на носки. – Наконец-то я тебя поняла. Друг пишет: «Срочно», а ты быстрее к пельменям…
– А я знаю твой телефон? – обхватив кастрюльку полотенцем, чуть сдвинув крышку, Лева сливал воду и морщился от бьющего в лицо пара.
– Сыщик, называется, – медленно сказала Рита. Лева уже догадался, что сегодня исполняется роль «Я вся такая разочарованная». – Один мальчик, аспирант, достал мой телефон, даже не зная, где я живу.
– Пусть зайдет к нам в кадры, нам такие нужны, – парировал Лева, не удержался и добавил: – Побегает по рынкам да вокзалам, быстро дурь выветрится.
Рита опустила глаза еще ниже, положила книгу, которую держала за спиной, на табуретку, накрыла на стол и села в ожидании пельменей.
– И куда в тебя влезает, в худющую? – спросил Лева.
Рита одернула кофточку, обхватила ладонями талию.
– Международный стандарт. Кто понимает, конечно.
Лева, обжигаясь, ел и пожимал плечами. Когда с пельменями было покончено, Рита убрала со стола, даже протерла его тряпкой и положила перед Левой книгу.
– Я-то о тебе забочусь, а ты…
Лева открыл книгу. Павел Ветров смотрел на него, упрямо наклонив лобастую голову.
– «Скоростной спуск», – сказала Рита. – Неплохое название. И книга ничего. Он быстро ездил, этот Павел. Кто его остановил? – она обошла стол, погладила Леву по голове, и он, продолжая смотреть на Ветрова, взял ее руку и поцеловал. Лева прижался щекой к ладони девушки и думал, что она выразилась исключительно точно. Ветров ездил слишком быстро, таких быстрых любят в спорте, в жизни их тихо ненавидят. Словно подслушав его мысли, Рита сказала: – Мне кажется, что на своем пути к цели он не очень считался с окружающими, – и повторила любимую фразу своего отца: – Он был парень не серийного производства, штучной работы, индивидуальной. Таких многие не любят…
Эти слова отец часто говорил, когда откровенничал с дочерью. Риту возмущало насмешливое отношение отца к поклонникам. «Этот тебе не нравится, другой, какого же парня ты одобришь? Решать я буду сама, но твое мнение мне далеко не безразлично». – «Мужчина не должен походить на костюм из отдела готового платья, – ответил отец. – Можно носить этот, неплохо носить и тот. Надо найти своего, единственного, притираться друг к другу вы будете долго, всю жизнь, но он должен обладать индивидуальными качествами, отличающими его от других, для тебя совершенно необходимыми». – «Какими качествами, папа?» – спрашивала она. «Для тебя необходимыми, – повторял отец, – за которые бы ты его и любила». – «Он, конечно, должен быть идейным», – провоцировала Рита. «Естественно, – серьезно отвечал отец, – иначе он не будет настоящим мужчиной. Лично я больше всего ценю в мужчине любовь и преданность своему делу. Мужчина должен знать, зачем он живет…» – «А женщина?» – перебивала Рита, и разговор заканчивался ее монологом, в котором она учила отца уму-разуму.