Игоряшка, полноватый, сильный и крупный парень, от которого почему-то всегда хорошо пахло семечками, доливал воду в радиатор своего "уазика" (он возил Главного инженера), и то кивал, соглашаясь, то, возражая, мотал нечесаной головой. При этом под грязной белой тенниской колыхалась его жирная грудь.
- Товарищ участковый, дозволь слово сказать. Меня вчера ваши побить хотели. Я сам не надирался, я только морду свою сберечь желал.
- А мне дружинники не так докладывали, и я им больше верю, чем тебе.
- Да уж конечно, - с деланной обидой сказал Игоряшка. - Какая мне вера, раз пятно на мне. Теперь что случись, все одно мне отвечать, меня потянут. - Он захлопнул капот, бросил ведро в машину. - А я и так уж тише воды, мышкой живу.
- Заплачь еще, - рассердился Андрей. - Я пожалею.
- Кабы сам не заплакал, - тихонько буркнул Игоряшка и завел мотор. Некогда мне, работать пора.
Судили Игоряшку за злостное хулиганство, год ему строгого режима определили, а тогдашний участковый сказал, что он бы и больше для него не пожалел. Может, и верно. За Игоряшкой кое-что еще водилось. Шкодливый он по натуре парень был. И не ради смеха шкодил - ради зла, ради того, чтобы человеку больно сделать. Но теперь намного тише стал, не жаловались особо на него.
Петелин переоделся, сказал что-то матери, которая вышла на крыльцо и с тревогой поглядывала на участкового, похлопал себя по карманам, проверяя, не забыл ли чего, не придется ли за чем возвращаться, и, не обращая больше внимания на милиционера, будто тот и не стоял рядом, сильно хлопнул дверцей.
Вроде бы ничего необычного в его поведении не было, но показалось Андрею, что Петелин крепко не в духе либо сильно волнуется. Водитель он был неплохой, а вот сейчас поехал как-то не по-своему, не в своей манере передачи менял рывками, со скрежетом, заворачивал резко, тормознул жестко, на ухабе скорость не сбросил.
Андрей, пока видно было машину, провожал ее взглядом, потом усмехнулся про себя и подумал: "Подозрительный вы стали, Андрей Сергеевич, всюду вам кошки черные мерещатся".
В магазин участковый взял себе за правило всякое утро заходить - тут глаз постоянно был нужен. Правда, в последнее время все меньше хлопот с этим делом получалось, потому что и сам много сил положил, и общественность хорошо помогала, а главное - Евдокия, продавщица, крепко его сторону держала. Работала в этом смысле творчески: ограничивала продажу алкоголя не только по времени, но руководствовалась и другими причинами, соображениями и признаками, а прежде всего - личностью покупателя и даже его семейным положением. Спорить тут с ней было бесполезно, да и кто из своих с продавщицей спорить станет - с ней все дружить старались.
Поговаривали, однако, что неспроста Евдокия такую гражданскую активность проявляет, что сильно приглянулся ей молоденький участковый, и потому она, имея далекие на него виды, и в магазине строгий порядок завела, и даже в дружину просилась. Но это злые языки трепали. Евдокия особой красотой не отличалась, сама про то знала (носик - кнопочкой, ротик - дырочкой, глазки - крохотные - и все рядом посажено, близко-близко собрано, а вокруг много места для щек и веснушек остается) и Андрею скорее всего помогала бескорыстно - кто-кто, а уж она-то знала - что есть водка для слабого мужика да для его семьи.
Андрей вошел в магазин, поздоровался. Ему дружно, охотно ответили. В очереди были одни пожилые женщины, да спрятался за старой печкой, где рулон оберточной бумаги стоял, сплетник Паршутин. Участковый ему головой на дверь кивнул, и тот сразу вышел, спорить не стал.
- Андрей Сергеич, - прошептала ему Евдокия, когда очередь разошлась и только одна Клавдия осталась - платочек выбирала, - слыхал небось, Егор-то Зайченков опять до нас вернулся? Вот с кем хлопот тебе прибудет. Вчера опять авоську бутылками набил, консервов набрал - все гуляет с приезда. Ты поглядывай за ним - скользкий мужик, от него добра ни щепотки не жди...
Егор Зайченков никогда не был путным мужиком: школу так и не кончил, на механизатора не выучился и специальность никакую себе не приобрел, работу по душе те выбрал. А все потому, что жадным был, с детства мечтал ничего не делать и большие деньги иметь. В колхозе чего только не перепробовал, за какую работу не брался, да все не по душе: которая полегче - так за нее мало платят, а где заработать хорошо можно - там руки набьешь и горб намозолишь. Стал Егор на сторону поглядывать, в город его потянуло. Прикинул, что да как, да и сорвался. Теперь, значит, вернулся. С чем, с какими мыслями и планами? Права Евдокия, вряд ли Егор образумился...
Потом участковый к правлению пошел - машину встречать, за деньгами сегодня ездили: зарплата. Машина скоро подошла. Из нее трое вылезли кассир да два дружинника (один из них - шофер) - этот порядок Андрей сразу завел и строго следил, чтобы он соблюдался, - дело нешуточное, многие тысячи трудной дорогой приходилось везти, тут риску никакого оправдания нет.
- Привет, - сказал Андрей. - Что-то вы долго сегодня. Очередь была? Как доехали?
- С приключениями, - покрутил головой Пашка, председателев шофер. - У Соловьиного болота дерево упало, прямо поперек дороги, будто кто его нарочно положил. Я даже сначала, как ты учил, задний ход дал и в машине остался, а Гришку вперед послал - он и возился с ним.
- Дерево само упало? - забеспокоился Андрей. - Не подрублено?
- Кто его знает? Я не глядел: как Гришка убрал его, так по газам и вперед. Спроси Гришку, сейчас он выйдет, деньги сдаст и выйдет.
- Ладно, сам съезжу, посмотрю. В каком месте-то?
Сваленное дерево Андрей быстро нашел - оно так на обочине и осталось. Лес тут к дороге близко подходил - с одной стороны взгорок поросший, с другой - болото. И дерево, хоть и небольшое было, всю дорогу, видно, перегораживало. Андрей комель осмотрел - и холодно ему стало: подрубленный. Причем в два приема: загодя, так, чтобы стояло дерево до поры, а потом его можно было бы двумя ударами положить, и свежие следы топора ясно видны были, будто только что рубили.
"Плохо дело, - подумал Андрей. - Может, и случайность: приглядел кто-то себе осинку, свалил, а тут - машина председателя... А может, и не так... В следующий раз сам с кассиром поеду - спокойней будет".
Холмс поднял с пола громадное
духовое ружье и стал рассматривать его
механизм.
- Превосходное... оружие! - сказал
он. - Стреляет бесшумно и действует с
сокрушительной силой.
А. К о н а н Д о й л. Записки
о Шерлоке Холмсе
17 м а я, в о с к р е с е н ь е
С утра маленький дождик порезвился. Хотя до этого он грозным притворялся - тучи бродили кругом, вдали гремело и сверкало, похолодало сильно, но ничего серьезного так и не случилось. Поганенький получился дождик - какой-то порывистый, неровный, будто его, как росу с деревьев, ветром с туч срывало - посыплется немного, пошуршит как взаправдашний, и снова нет его, опять свалится, и вновь - тишина. Так и не собрался, только настроение испортил да грязи поверху наделал, самой противной - скользкой, липучей.
Андрей после завтрака во дворе гирькой помахал, постучал в грушу, попрыгал со скакалкой и решил даже в тир сходить - гулять так гулять!
Вход в тир пока не переделывали, так все и осталось, как раньше было, - решетка вокруг склепа, а за ней - двери, кованые, мрачные, тяжелые. Сейчас все они - враспашку, и уже на улице слышны звонкие щелчки духовушек, смех, а то и крепкое словцо. Старики на эту затею ворчали кладбище все-таки, пусть и давно заброшенное, но, как говорится, последний приют страждущим, да и непростое - при церкви оно. Но молодежь это мало трогало, однако надо сказать, что хотя и провели сюда электричество, вечером, как стемнеет, народу в подвале всегда поменьше было - мальчишки в основном резвились, из самых отчаянных.