Пустельников ответил за всех: "Все будет в порядке, товарищ лейтенант. Но если они опять полезут через границу, пощады не будет. Мы не христосики, товарищ лейтенант. Нас Родина поставила охранять не одну лишь полоску земли, а и тех, кто живет на ней".
- ...Я не слышал, и мне не рассказывали, как и о чем коммунисты говорили с солдатами. Зашел вечером в казарму, Семен им читает вслух Горького - "Двадцать шесть и одна". До сих пор не пойму, почему он читал солдатам именно это.
По всей вероятности, у него выработалась такая манера, у бывшего начальника пограничной заставы, - перескакивать с одного на другое. Он вдруг без всякого перехода, вне связи со сказанным возвратился вспять, к самым мирным для себя месяцам, когда граница рисовалась в воображении, в дальних закоулках сердца хоронилось заветное и казалось, что с восстановлением рубежей окончится ад войны и наступит мир.
...До выхода на границу оставалось еще долгих три месяца, но в далеком тылу, за многие сотни километров от нее, под Харьковом, полным ходом шла подготовка.
В лесу под Харьковом рыли землянки и валили деревья, маршировали и учились распознавать следы нарушителей на учебной полосе, постигали таинство пограничной службы и законы границы.
- ...Вы же знаете, у границы свои законы. - Филипп Ефимович счел нужным сделать на этом акцент. - И в перерывах между рытьем землянок и огневой подготовкой мы повторяли инструкции по службе наряда.
В один из таких горячих дней в расположение заставы прибыл рослый солдат. Аккуратный, подтянутый, вытянулся перед начальником пограничной заставы.
- Рядовой Пустельников прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы. - Доложил и покосился на раздетых по пояс солдат - они рыли землянки и обрадовались короткому перерыву.
- Хорошо, рядовой Пустельников, - сказал лейтенант. - Военная специальность?
- Стрелок. - Выждав, добавил: - Еще учили обращаться со станковым пулеметом.
- Потом проверим. Не пришлось бы у нас переучиваться.
Солдаты посмеялись немудрящей шутке своего лейтенанта. Новичок оказался не из обидчивых, посмеялся вместе со всеми и, смеясь, ответил такой же затасканной шуткой:
- Можно и переучиться. Солдат спит, а служба идет.
- Учиться будем потом, - сказал лейтенант. - А сейчас лопату в зубы и за работу. Работать надо, Пустельников.
- Понял, товарищ лейтенант. Нам работа не страшна, абы харч был и портянки сухие.
Он смотрел открыто. И шутки его были открыто простыми - понравились. Так произошло первое знакомство с Пустельниковым, знакомство поверхностное, как потом запоздало понял начальник заставы, познакомившись с документами новичка.
А тот, не ожидая дополнительных приглашений, снял с себя фуражку и пояс, взял в руки лопату. Оказался не из лядащих, с лопатой обращался сноровисто и легко, словно ходил много лет в землекопах. Но почему-то не хотел раздеваться. В лесу стояла духота, как в предбаннике, был конец мая, солнце проникало сквозь крону и здорово припекало. Тут бы впору голяком ходить, до трусов раздеться, а он, знай, машет и машет лопатой, гору песка выбросил наверх, а раздеваться не хочет, все отшучивается: "Пар костей не ломит".
- Чудик, - сказал командир отделения Тимошенко. - Не хочешь - как хочешь.
Пошабашили, когда солнце скатилось куда-то за лес и проглядывало, огромное, налитое расплавленным жаром, сквозь поредевшие сосны, воткнули в землю лопаты и наперегонки помчались к речушке, с маху попрыгали в воду. И опять же один Пустельников одетый стоит, подкатал штанины, сколько возможно, и хлюпает по краю - вода по щиколотку.
- Стрелок, сюда давай! - крикнул командир отделения. - Или ты, может, не стрелок, может, ты стрельчиха, ха-ха-ха!
Гогот заглушил плеск воды. Семен отшутился, и больше его не трогали, оставили в покое - чудит парень, ну и пускай себе, вольному воля. Короток солдатский отдых, как воробьиный нос. Не успели ополоснуться - поступила команда строиться. Затем - не больно-то сытный ужин, политчас и - отбой...
- ...Документы Пустельникова удосужился прочитать трое суток спустя... Ознакомился - и стало не по себе... Черствый ты, Козленков, человек, грызу себя. Душа у тебя заскорузла. Солдат прямо из госпиталя, а ты ему: "лопату в зубы"... Во мне еще говорил штатский, или, как военные говорят, гражданский... И хорошо бы сам додумался... Так нет же, Бицуля, парторг наш, меня надоумил...
Бицуле не спалось в ту ночь. Ворочался с боку на бок на твердых нарах. Не потому, что твердые, что жидок матрац, скуповато набитый соломой, солдат где хочешь уснет, хоть на одной ноге, хоть вниз головой... Новичок не выходил из головы, занозой впился, саднил где-то там, в середке, покоя нет от него. Новичок лежал у самого входа в землянку, видно, спал беспокойно, и в добром сердце Захара Бицули росло к нему сострадание. Не притерся еще новичок, видно, из тыла прислан, еще не знает всех прелестей солдатского житья-бытья.
Перевалило за полночь, стал клевать носом дневальный. И Бицулю в сон повело. Он было уже повернулся на правый бок, чтобы по-настоящему залечь и соснуть до подъема. И вдруг сон как согнало: крадучись, новичок поднялся с нар, прихватил под мышку одежду, выскользнул наверх. Не вышел - ловко выскользнул, огляделся по сторонам, выждал, пока часовой завернул за угол, к штабной землянке, и ринулся с косогора вниз, к речке, перепрыгивая или огибая высокие пни. Бежал и крепко припадал на правую ногу - Бицуля точно заметил: на правую. И подумал: с чего бы это он вдруг захромал? Весь день прямо ходил.
Бицуля, подавшись за новичком вслед, увидел, как тот, сбежав по косогору к реке, тяжело опустился на прибрежный песок, лег на спину и лежал в такой позе довольно долго, глядя в небо, усеянное мириадами звезд, и вроде прислушивался к всплескам воды.
Бицуля насторожился, ему не понравилось поведение новичка - не за тем же вскочил среди ночи, чтобы звездами любоваться и слушать лягушачий перезвон в плавнях.
Как назло, стрекотали цикады или еще черт знает какие букашки, журчала река, одуряюще пах чабрец, и двадцатипятилетний парторг невольно залюбовался бездоньем над головой, где, искрясь и переливаясь, убегал в загадочные миры звездный шлях. Крупные зеленые звезды призывно подмигивали парторгу с недосягаемой высоты, заманивали к себе, и он, было поддавшись соблазну, едва не сплоховал.