— Что ж о нас говорить. Другие потеряли. Богатые с безземельными сравнялись — не дело это, — бабушка махнула рукой.
— Как раз дело! Как раз то, что нам требуется!
— Не говори так, сынок. Нам чужого не требуется.
Спорить с бабушкой Сердар не стал. Он понимал: колхозное строительство и связанные с ним сложнейшие проблемы, экономические, психологические, этические — слишком все это трудно для старухи, привыкшей к традиционному мышлению. Он решил перевести разговор на другую тему:
— Бабушка! А чем теперь Пудак занимается?
— Это какой? Племянник моллы Акыма?
— Он, Пудак Балда.
— Пудак у нас — важная птица. Большим человеком был. Даже в бригадирах ходил. Только вот опозорился и прогнали его из бригадиров.
— Как это — опозорился?
— Ой, сынок, даже и говорить срамно… — Бабушка огляделась, словно опасаясь, что кто-нибудь подслушает, и зашептала: — Женатый он, а с другой женщиной связался… Есть у нас одна вдова, Бессир… Председатель и Горбуш-ага вызвали его, вместе увещевать стали, прекрати, мол, этот разврат, а он ни в какую. Бросил семью и перешел к той, к своей… Она уж от него родила, не то одного, не то двоих, не скажу точно…
— А может, жена у него была плохая?
— Дурджахан? Что ты! Достойная женщина! Хозяйственная, честная, ей от всех всегда уважение. Почему председатель и ругал его… А дочка у Дурджахан… — бабушка вздохнула и плотнее придвинулась к Сердару: — Такая у нее подросла дочка, что надо бы лучше, да нельзя. И ростом взяла, и статью, и коса золотистая — все при ней! Первая красавица на селе… А умница какая! А скромница!..
— И она — дочь Пудака?
— Да. От Дурджахан.
— Что-то не верится… У такого подлеца чтоб дочь хорошая…
— Не говори так, детка. Не знаешь — не говори. От Пудака к ней и пятнышка не пристало — вся как есть в мать. Цветок весенний, а не девушка. И имя у нее такое подходящее — Мелевше… — бабушка вздохнула.
Сердар обалдело поглядел на старуху: Мелевше — дочь Пудака?! Ну да, конечно! Как же он мот Забыть? Снова девушка стала перед его глазами: стройная, нежная…
— Уж я на нее давно зарюсь… — бабушка огорченно покачала головой, — да где нам калым набрать?.. Мереда женили — все как есть подчистили, подскребли, ничегошеньки не осталось. Сейчас хоть половину собрать, пошла бы я к Дурджахан. Она бы меня назад не отправила. Да ведь с пустыми руками не явишься. Не видать нам этой невестки…
Соседский мальчишка отворил дверь:
— Сердар, тебя председатель зовет!
— Молла Акым?
— Да, Акым-ага. Домой велел к нему.
— Хорошо, я приду.
— Он приказывал побыстрее!
— Иди, иди, я сейчас.
Мальчик ушел.
— Гляди-ка, опять у моллы Акыма громкий голос стал, — бабушка усмехнулась и покачала головой. — И не пойму, за что ему от советской власти такое уважение? Разве что грамотный?
— Это важно, бабушка, очень важно. Он много лет в советской школе детей учил. И потом он ведь ни родовитым, ни богатым никогда не был. Школьный молла, — подумаешь, знать!
— Так-то оно так… А только хитер он.
— Ничего! Раскусим, если что не так! Ну, я пойду! А то как бы молла по старой памяти розгой меня не угостил за опоздание!
Глава вторая
В нынешнем Акыме-ага, председателе колхоза, трудно было узнать прежнего моллу Акыма. Конечно, он никогда не был истинным моллой, именитым, важным, в величественной белой чалме, и все-таки преображение его изумило Сердара.
Когда молла Акым учительствовал в духовной школе, это был высокий, худощавый молодой человек, белолицый, с едва пробившейся бородкой. Теперь он изрядно набрал мясца — отяжелел, раздался в плечах. Лицо у него стало загорелое, обветренное.
И повадки у моллы Акыма стали другие: ни суетливости прежней, ни робости. Голос стал густой, хрипловатый. Одним словом, самый настоящий председатель.
Акым-ага изменился не только внешне. Человек наблюдательный и неглупый, он пристально вглядывался в окружающий мир, стараясь разобраться в сложной его круговерти. Он не только старательно постигал необходимые для новой жизни науки, но и учился вести себя так, как требовали этого обстоятельства.
Молла Акым — будем называть его прежним его именем — мог быть серьезным и легкомысленным, молчаливым и разговорчивым, любящим уединение и компанейским — когда каким нужно. Он даже научился выпивать. Не то чтобы увлекался шумными сборищами и пьяными компаниями, но когда считал необходимым, вполне мог без вреда для здоровья пропустить рюмочку-другую.
Сейчас, собираясь посидеть за пловом с прежним своим учеником, молла Акым — ныне председатель Акым-ага — прежде всего хотел выяснить одно: зачем он приехал? Зачем человек, проучившийся пятнадцать лет, вернулся в село, чтоб снова жить среди безграмотных чабанов. Нет ли в этом его поступке подвоха?
— А что ж в Ашхабаде-то тебе должности не дали? — поинтересовался молла Акым, когда необходимые при встрече приветственные слова были произнесены.
— Предлагали остаться в Наркомземе. Начальником отдела скотоводства. Я отказался.
— Это зачем же? — молла Акым подвинул Сердару горячий чайник.
— А затем, что нечего мне, молодому специалисту, отсиживаться в конторе! Я зоотехник, я хочу по-настоящему изучить наше скотоводство, нашу пустыню.
— Пустыню? А чего в ней такого, чтоб ее изучать?
— Что вы, молла-ага! — Сердар по детской привычке называл своего собеседника моллой. — Пустыня — это кладовая бесценных сокровищ!
— Брось, Сердар, какая там кладовая! Пески они и есть пески.
— Вот в том-то и дело, молла-ага, что веками люди думали о Каракумах так же, как вы: пески, и все. Пустыня нема, она не может поведать человеку о своих бесчисленных тайниках! Их надо раскрыть! Взять у пустыни ее богатства.
— Думаешь, золото есть? — у моллы Акыма заблестели глаза.
— Может, и золото… Но это не главное. По крайней мере для меня. Меня интересуют те богатства пустыни, которые необходимы для развития скотоводства. Засела у меня в голове одна мыслишка. Сидит, как птица в гнезде, и чирикает — покоя не дает ни днем ни ночью…
— Ну-ка, ну-ка, пусть вслух почирикает! — молла Акым налил себе горячего чая. — Послушаем, о чем ее песнь.
Молле Акыму и в самом деле стало интересно, еще никто никогда не говорил ему такого о песках.
— В Каракумах, в недрах пустыни, надо найти горючий газ. Тогда моя мечта осуществится.
— Постой, постой, ты же говорил, мечта твоя на поверхности?
— Да… Это, может, и не понятно, но только на первый взгляд. Я сейчас поясню свою мысль. Понимаете, молла-ага, на земном шаре много плодородных земель, пышной растительности, полноводных рек. А нам, туркменам, когда тянули мы жребий из тельпека судьбы, достались пески, Каракумы…
— Такой наш удел… — со вздохом произнес молла Акым.
— Но жаловаться нам на Каракумы не приходится, бед мы от них не видали. Не надо также забывать, что пески сотни раз спасали наш народ от врагов. Если бы не Каракумы, в один из черных дней нашей истории туркмены, возможно, были бы уничтожены. Но главное: пески — это пастбища, источник нашего существования. А мы, неразумные, не зная как следует Каракумов, не умея понять и оценить их, веками гневили пески, и они перешли в наступление, стали засыпать оазисы: Теджен, Ахал… Кончилось тем, что пустыня оставила землепашцам лишь маленькую полоску у Копет-Дага, узкую, как коровий язык. Кое-где пески уже пересекли ее, прорвались к горам. Так мстят пески тем, кто не умеет ценить их.
— Чем же это мы их так прогневили? — спросил молла Акым, не на шутку встревоженный. — Налить тебе еще?
Не надо пока… Я хочу объяснить вам, в чем дело. У каждой пустыни, у каждых песков свой нрав, свой характер. В Афганистане песок намного легче и мельче нашего. Поэтому там так часто смерчи. Ветер срывает верхушки барханов и поднимает песок в небо; исчезает солнце, становится темно… Если песчаный смерч опустится на караван, он погребет и людей, и верблюдов… Афганские пески бесплодны. В Каракумах не то. На наших песках в изобилии растут кустарники, саксаул… Если эти растенья не трогать, не рубить, не ломать, они очень глубоко пускают корни, закрепляя тем самым пески, не давая им передвигаться. Но мы, жители Каракумов, губим природу.