— Кажется мне, что я вроде бы никогда и не был маленьким-то. Нас, ребятишек, у тяти и мамы было двенадцать душ. А живы остались пятеро. Тока-тока на ноги встал, а тятя и говорит: «Долго ты меня объедать-то будешь?» И повел на завод.
Странно было слышать от старика слова «тятя», «мама».
— Будто вчерась родился. И уже помирать приходится. — В горле у него что-то хрипело и чуть-чуть посвистывало.
— Да ты что? — удивился Колька.
— Докторша говорит, что ты уже выздоравливаешь, — соврал Санька.
— Ну-ну! Щас вскочу и запрыгаю. Нет уж, прыгай, покудов прыгается.
Он не ошибся: через две недели, когда на улице будет без конца сыпать нудный дождик и начнут по-осеннему тревожно поскрипывать старые ставни, дед Андрей тихо, незаметно помрет, так же просто помрет, как и жил. Колька (он на ту ночь придет к деду, соседи по очереди дежурили у больного), пробудившись на рассвете и увидев побелевшее, как бы застывшее лицо покойника, стремглав выскочит на улицу.
— А что бы ты хотел поесть? — спросил Санька.
— Ниче не хочу.
— Ну, а все-таки?..
Помолчал.
— Ухи маленько бы, пожалуй.
— Мы с Колькой седни наловим.
— Из карасей бы.
Караси в Чусовой и в пруду не водились, их можно было купить только на рынке, у рыбаков, наезжающих сюда из далеких деревень.
И вот Санька топает на рынок, посвистывает, держа в руке хозяйственную сумку, которая до безобразия износилась — дырка на дырке: бабка купила ее чуть ли не в царскую пору.
— Ты почему не здороваешься, молодой человек?
Перед ним стояла учительница математики, маленькая, глазастая женщина, отличавшаяся забавным характером: и в школе, и на улице она вела себя так, будто только что нашла самородок. Ее нервно-радостное возбуждение сбивало Саньку с толку, и он не мог понять, что происходит с учительницей.
— Ты куда идешь?
Санька сказал.
— У тебя рубашка в краске, Саша.
— Да я крылечко красил, Элла Иосифовна. А потом у деда Андрея прибирался. Это сосед наш.
— А что же не сменил рубаху?
— Да, понимаете, все время работал. А после рынка надо ишо за водой идти к Митину ключику. Да ишо дров деду наколоть надо. Уж к вечеру сменю.
— Как живешь? Что читаешь?
За лето он прочитал «Записки о Шерлоке Холмсе» и еще одну книжку о слонах.
— Н-да, маловато. Старайся больше читать. Чтение, как ничто другое, повышает общую культуру человека. «Чтение питает ум». Это сказал еще древнеримский философ и писатель Сенека. Он жил около двух тысяч лет назад.
— Ой-я!..
— «Чтение возвышает душу». А это сказал Вольтер. О нем, я полагаю, ты слыхал.
Санька о Вольтере ничего не слыхал. Но промолчал.
— Надо каждый день читать…
Это был скучнейший для Саньки разговор: учительница говорила, что читать, как читать, когда читать.
По берегу пруда в их сторону шла Женя с незнакомым Семенову длинноногим подростком: она в голубом платьице с белым кокетливым воротничком, он в наутюженных брючках и белой рубашке. Оба чистенькие, аккуратненькие, как с красивой картинки. Санька торопливо скатал дырявую сумку, чувствуя и радость, и ревность, и еще что-то приятное и вместе с тем тягостно-тревожное.
Он любил эту девчонку. Полюбил, кажется, с первого дня, как только она прошлой осенью приехала с родителями откуда-то с Украины, по-южному оживленная, стройная, чернявая, с тонкими чертами лица (боктанские девчонки белобрысые и широколицые). Стараясь обратить на себя внимание, ходил возле девчонки гоголем (так же, как Колька возле своей Лидки), грубил ей, толкал ее (вот этого Колька не делал), страдая от того, что сам он неуклюж, мордаст, с кривым носом, всеми силами скрывая свое увлечение, так неожиданно и так пугающе властно охватившее его. Но одноклассникам было ясно, что Санька втюрился. Санька знал, что его дружок неравнодушен к Лидке, и диву давался: чего он нашел в этой девчонке?
Учительница заметила, как быстро Семенов скатывал сумку, поглядела на Женю, которая приближалась к ним, и затаенно улыбнулась.
«Все заметит, — застыдился Санька. — Все углядит…»
— Здравствуйте! — Женя улыбнулась. Она часто улыбалась.
Учительница деланно заторопилась:
— Ну, я спешу. Всего вам доброго!
— Знакомьтесь, — сказала Женя. — Это Слава. Он из Свердловска.
— К вам приехал?
— Да нет. В нашем доме живет его дядя.