— С Буденным! — заорал и вовсе взбеленившийся Зародов. — Ну и артисты. Один РСДРП, другой бухгалтер, а теперь буденновец... А где же убийцы и поджигатели? Говори, Ваганов!..
— Там они. Двое... Мышков и Срубов. Вон между осинами сиганули. А я остался. Мне с ними один каравай не есть.
— Суд все выяснит, — оборвал его злобно Зародов и побежал между этими осинками.
Горячий был председатель волисполкома в селе Никульском. Горячий и мечтательный. Очень хотелось ему, чтобы в волости до массовой запашки наступило спокойствие, чтобы пахари, выводя лошадей с плугами в поле, не оглядывались со страхом на лес. Оттого-то и бежал впереди всех, раздвигая кусты, прислушиваясь к звонкому пению птиц над головой.
Колоколов догнал его, успел только сказать: «Поосторожней бы надо, Афанасий. Может, ползком...»
— Ползком! — обернул к нему суровое лицо Зародов. — Это нам перед бандитами, да и ползком!
И тут разом грянули два выстрела. Зародов как споткнулся. Упал на левый бок, продвинулся еще немного к коричневому, как торф, муравейнику, точно собирался укрыться за ним. Колоколов сначала выстрелил в ответ, потом подполз к Зародову, перевернул его на спину.
— Верно ты мне советовал, — морща лицо с каплями пота на лбу, шепнул Зародов. — И вообще ты мудрый, Федор. Вот и будешь за меня председателем. Коль до Никульского не дотяну, передашь мои слова в уездный комитет партии.
— Ты подожди, Афанасий, — пробормотал Колоколов, разрывая на нем нижнюю рубаху, обматывая окровавленную грудь.
А вокруг со всех сторон захлопали по блиндажу выстрелы. Лес снова наполнился гулом. Тонкие стволы осинок вздрагивали. Потянулась между кустами кислая пороховая гарь, как дым, синева окутала густой лес.
— Да ты догоняй их, — вдруг зло выкрикнул Зародов, — а то уйдут!
Колоколов вскочил, побежал, пригибаясь. Совсем явственно показалось ему в узкой щели блиндажа чье-то лицо. Вскинув наган, выстрелил, и — точно пуля попала через окошечко в порох — в блиндаже прозвучал глухой взрыв. Наступила тишина. Кто-то, кажется, Горшков, заорал во все горло:
— Уж не бомба ли у них взорвалась?
Тогда Колоколов побежал через поляну, рядом с Квасовыми, размахивая наганом. И казалось, сейчас его легонько стукнет в грудь, он ткнется в темноту и никогда не узнает, отчего раздался взрыв. Но блиндаж молчал. Колоколов, а за ним Квасовы и Горшков спустились вниз. В тусклом свете, падающем через узенькое окошечко-бойницу, они увидели двоих. Один лежал возле бойницы, согнувшись, точно пряча что-то под животом. Воротник пальто встопорщил густые черные волосы. Второй сидел возле нар, сколоченных из расколотых пополам бревен, сжимая потемневший от крови бок локтем, — высокий, с поблескивающим черепом, с костлявым, отливающим синевой лицом. Он поднял голову, затравленно глядя на вошедших:
— Бомбу в вас надо было, господа большевики, а он под себя... Да и меня заодно...
— Вот где снова увиделись, господин Мышков, — проговорил Колоколов, вглядываясь в лицо говорившего. — Не гадал, что встретимся. Как это оказался здесь?
— Навестить свой дом. А дом отобрали...
— Папаша твой, господин Мышков, соборуется, а ты тут по лесу разгуливаешь.
— Дети учатся у родителей готовиться к смерти, — процедил ненавистно Мышков. — Вот я и готов.
Он стиснул зубы, голова гулко стукнулась о бревно. Боль выдавила глаза из орбит. Простонал тихо и со скрипом зубов.
— Где Оса? — спросил Колоколов. — Говори, Мышков.
— Его застрелил Срубов.
— А Розов?
— Где Розов — не знаю.
— А Симка Будынин?
— Симка?
Мышков как-то встрепенулся, нашел силы даже улыбнуться.
— А снисхождение мне, если скажу.
— Запишем, — ответил Колоколов. — Что будет, не знаю, но запишем. Не нам решать.
— У меня в доме он, наверное, на хуторе. В гостях...
Мышков усмехнулся криво, повалился на бок, и ноги его заскребли влажную землю блиндажа.
— Готовился кончаться, а о милости, — вылезая следом за Колоколовым из блиндажа, проговорил задумчиво Горшков. — Жилистый...
— Ему не о милостях думать бы, — буркнул Колоколов, с тревогой вглядываясь в окружающих Зародова крестьян и милиционеров. Они были печальны. Поодаль Никишин рубил тонкоствольную березку на жерди для носилок. Гоша Ерохин, повиснув на корявом суку черемухи, срезал прутья.
Может, этот шум и растревожил забывшегося Зародова. Он поднял голову, оглядел окруживших его и спросил:
— Ну, что там?
Попытался двинуться, откинуть с себя шинель. Колоколов положил руку ему на плечо: