— Надо возвращаться на базу, — ответил Владимир Иванович. — Идемте обратно к телепорту.
— Да, — произнес Матэо, нехотя отворачиваясь от экрана. Затем он и Вероника первыми покинули зал.
— Ты думаешь, мы имели право? — начала была девушка, обратившись к испанцу.
— А они? — его губы искривила презрительная улыбка.
Вероника не нашлась, что ответить. Иногда этот человек восхищал ее, иногда, как сейчас, пугал. Она всегда считала себя монстром, но, находясь рядом с Матэо, почему—то чувствовала себя абсолютно нормальной. И это ужасало ее еще больше.
Постепенно группа добралась до телепорта. Дмитрий был прав, сказав, что «арка» активируется, едва они приблизятся к ней.
Однако, едва Матэо и Вероника подошли к порталу, испанец неожиданно заметил призрачный силуэт Адэна. Его серые глаза пристально смотрели на мужчину.
— Что ты здесь.? — начал было Матэо и тут же прервался. Он понял, что что—то случилось, еще до того, как Лунатик произнес:
— В Сиднее убили уже шестерых. Без вас мы не справимся.
Глава XVII
Адэн не солгал. То, что произошло с третьей группой, напоминало страшный сон, от которого нельзя было проснуться. В течение пары минут шестеро полукровок были убиты с поразительной жестокостью, а их изуродованные тела легли к ногам мужчины в дорогом черном костюме.
Он появился неожиданно, словно хищник, подстерегавший свою жертву. В его медных глазах не было ни единой эмоции, присущей человеку — только хладнокровие зверя, знающего, что он гораздо сильнее.
А ведь всё должно было сложиться по—другому.
Когда Дмитрий заходил в питерскую телепортационную «арку», он старательно отбрасывал от себя мысль, что их уже прозвали смертниками. Конечно, в этом была доля правды — его группа рисковала сильнее, однако шансы на победу все равно существовали. Если всё сделать быстро и правильно, Золотой Континент падет.
Единственной серьезной проблемой оставались Лонгвей и Киву. Дмитрий надеялся, что они не станут вмешиваться в войну людей и кайрамов и попытаются остаться в стороне. А позже с ними уже можно будет попробовать договориться. Наверняка, ни тот, ни другой не горят желанием подставлять шею за свору зажравшихся людишек, которых они же и презирали.
На это надеялся и Фостер. В противном случае библейская цитата на крыле самолета станет их собственной эпитафией. Эрик не верил в чудеса — благо, жизнь научила не раскатывать губу раньше времени. Но, зная характер Лонгвея, он склонялся к тому, что «истинный» в первую очередь будет спасать свою шкуру. Этот азиат вообще не производил впечатления кровожадного психопата. Да, именно по его указанию вывели «костяных», но в обычной жизни это был тихий и незаметный мужчина, по—восточному вежливый и скромный. Периодически он обожал сыпать китайскими философскими изречениями, а на все вопросы отвечал неоднозначно, стараясь сгладить острые углы на встречах Совета Тринадцати.
Другое дело — Бранн Киву. На правительственных собраниях он тоже предпочитал помалкивать, строя из себя покладистого тихоню. Вот только его репутация звучала гораздо громче любых слов. Его побаивались как враги, так и союзники — слишком злопамятным, мстительным и, главное, непредсказуемым был этот полукровка.
О методах его расправы и вовсе говорили всякое. По части мести этот ненормальный отличался особенной изобретательностью. И на данный момент Фостеру было страшно представить, что случится, если они встретятся лицом к лицу. Что—что, а Киву точно не забыл, кто стрелял в него на банкете в честь открытия музея современного искусства. Да и надежда Лескова договориться с ним казалась Фостеру попросту наивной. О каком договоре может идти речь, когда Киву буквально
пропитался энергетикой разрушения? Обладая такой силой, Бранн мог с легкостью стереть в порошок любого своего врага — даже российскую «подделку» кайрама.
Что касается Вайнштейна, то он считал, что лучше вообще не надеяться на мирные переговоры. Бранна он знал гораздо дольше чем Лесков и, в отличие от Димы, всерьез опасался этого полукровку. Да, он якобы числился его лечащим врачом, вот только удовольствия от работы с таким «пациентом» Альберт не испытывал. И даже те суммы, которые Киву щедро бросал ему «с барского плеча», не могли избавить доктора от желания однажды вколоть ему барбитурат.