— Разве я вам грубил? — с легким укором спросил Лонгвей. Он приблизился к барьеру почти вплотную, но в десяти сантиметрах от него все же остановился. Ладонь мужчины коснулась невидимой поверхности, словно желая погладить. А затем преграда лопнула, словно и не было никакого защитного телекинеза — всего лишь мыльный пузырь.
Микола вздрогнул и медленно попятился назад. При нем не было ничего — лишь бестолковая чешуя, которая уже начала постепенно сходить в области шеи.
«Была бы хотя бы одна граната.»
— Ну же, мистер Лескоу! — снова позвал Лонгвей. — Я же знаю, что вы живы. Неужели вы настолько трусливы, что не желаете показаться даже тогда, когда я отрываю вашим солдатам головы?
В тот же миг Микола дико закричал. Под взглядом Лонгвея кости в его левой руке стали превращаться в месиво.
— Нет, Барон, не ведись! — процедил сквозь зубы Эрик, снова пытаясь удержать Дмитрия на месте. — Он нарочно выманивает тебя! Чтобы убить!
— Так и так убьет, — еле слышно произнес Дмитрий. Он был бледен, как полотно. От боли перед глазами плясали красные пятна, но мысль о том, что за него погибают другие, заставила Лескова потянуться к рюкзаку Фостера. — Дай мне «эпинефрин».
— Нельзя колоть так быстро. Забыл, что говорил Вайнштейн о превышении дозы?
— Эрик.
— Что Эрик? Я уже девятнадцать лет Эрик! Говорю же, ты не обратишься!
— Сыворотка гасит боль. Мне не нужно общаться. Я… Я хочу поговорить с ним.
— Тебя что, так сильно приложили башкой об этот дом, что ты не понимаешь, — начал было Фостер, но, встретившись с Лесковым взглядом, послушно достал футляр со шприцом и ампулами.
После инъекции Барон выбрался из «грота» и медленно направился к азиату. У него остался только один шанс, и он обязан был им воспользоваться. Если не удается победить эту тварь, быть может, удастся уговорить.
— Лонгвей! — собственный голос показался чужим — столь хрипло и поломано он прозвучал. Однако азиат услышал. Он обернулся, и его губы внезапно тронула улыбка.
— Доброе утро, Дмитри, — ласково произнес он. — А мы вас заждались.
С этими словами Лонгвей небрежно отшвырнул от себя Миколу, словно ребенок отшвыривает надоевшую игрушку. От боли парень потерял сознание и теперь лежал на земле, напоминая сломанную куклу. Следы трещин хранила даже его чешуя, и от этого зрелища Дмитрию сделалось жутко.
Но вот он заметил, как улыбка с лица китайца исчезла, а взгляд сделался пронзительным, как игла. Лонгвей вдруг почувствовал, как по его коже бегут мурашки, а сердце забилось быстрее, подгоняемое чувством страха.
— А вы сильны, если можете даже через барьер., — обратился он к Дмитрию. —
Почему же не вышли раньше?
— Если вы ждали диалога, Лонгвей, то совет на будущее: встречайте собеседника рукопожатием, а не ударом, — отозвался Лесков.
Его голос звучал нарочито спокойно, однако медные вкрапления в глазах все же выдавали истинные эмоции. То, что он был в ужасе — это ничего не сказать. Теперь перед ним отчетливо раскинулась картина случившегося: Лонгвей убил Мицкевича и обезглавил Жака, а также оторвал головы своим собственным солдатам. Просто так, чтобы позабавиться. Неподалеку лежал Альберт: он уже принял свою истинную форму, но было непонятно, бьется ли его сердце.
Услышав «совет», азиат виновато улыбнулся:
— Не сочтите за грубость, Дмитри, но вы сами изволили напасть на мои земли. Убили множество невинных людей.
— Как и вы, Лонгвей. Не сочтите за дерзость, но у меня был хороший пример, как надо действовать. Вспомните, сколько невинных людей отравили вы?
— Это была милосердная смерть.
— Сколько было уничтожено вашими роботами? Монстрами, которых вы вывели в лаборатории?
— А это уже на вашей совести.
Насколько мне не изменяет память, Дмитри, именно я подписывал ваше разрешение на переселение в Сидней. Но вместо этого вы получаете от Киву лекарство, распространяете его и тем самым обрекаете людей на куда более страшные муки. Теперь, когда я приду в ваш город, я буду убивать собственноручно. Буду убивать стариков, женщин и детей. И это будет страшная смерть. А их кровь, Дмитри, будет на ваших руках.
Лонгвея несколько позабавило, что лицо Лескова не отразило никаких эмоций.