Однако, поступив в универ, Димка решил жить отдельно, хотя вроде бы отчим относился к нему неплохо. Во всяком случае, так мне докладывали мои люди, поскольку с бывшей я не общался, а сын в силу возраста с родителями не откровенничал, разве что с бабушкой. Ну а я стал оплачивать ему съемную квартиру в Кунцево, причем на год вперед. Мой адвокат Жорик по идее человек проверенный, все бумаги тем более были заверены у нотариуса. Но что-то грызла меня какая-то жаба, что-то не давало покоя…
А вот и Москва! Теперь-то я не сомневался, что угодил в прошлое, такие декорации даже Сергею Бондарчуку было бы не под силу организовать. Многие здания и улицы были знакомы, но попадалось достаточно и незнакомых строений. Немало улиц было закатано в асфальт, но хватало и булыжных мостовых, а одна из улочек оказалась покрыта досками. А на Ленинских горах вместо высотки МГУ, в которой через восемь десятилетий будет учиться мой сын — скопище деревянных построек.
Мысли вновь вернулись к родным и друзьям, оставшимся в 2017-м. За думами я не заметил, как уже в сумерках мы завернули во двор страшного в эти годы дома на Лубянке.
— Выходи, — вернул меня в действительность толчок локтем в бок.
Меня отконвоировали в какое-то подвальное помещение без окон. Из всей обстановки — стол с лампой, привинченный к полу ножками табурет, и стул для следователя. Меня усадили на табурет, освободили руки, и мелькнула мысль, что все еще, быть может, образумится. Шляхман устроился напротив, распластав перед собой чистый лист бумаги и вооружившись пером. Рядом лежал протокол, написанный Козловым, включая опись конфискованного имущества.
— Фамилия, имя, отчество, дата рождения?
— Послушайте, вот же у вас же есть мои показания, которые конспектировал начальник райотдела, зачем же повторяться…
— Фамилия, имя, отчество и дата рождения? — с нажимом и раздельно повторил следователь, не поднимая глаз от бумаги.
— Сорокин Ефим Николаевич, 12 декабря 1980 года.
— То есть вы продолжаете настаивать на том, что попали к нам из будущего? — теперь уже взгляд направлен мне в переносицу.
— Да, продолжаю. А вы что, не верите? Я же могу рассказать, когда на нас немцы нападут…
— Молчать! Я тебе, гнида, слова не давал. Отвечать на конкретные вопросы!.. Итак, вы настаиваете, гражданин Сорокин, что родились в 1980-м году?
Как он ловко с «вы» на «ты» переходит и обратно, только что ярился, и тут же снова воплощение спокойствия. Ай да Шляхман!
— Да.
— Громче!
— Да, я родился в 1980-м. Вы меня что, всерьез за шпиона принимаете?
— Рыков, — кивнул Шляхман своему помощнику.
В следующее мгновение мне прилетела такая мощная оплеуха, что, лишь вцепившись пальцами в табурет, я избавил себя от падения на холодный пол. В голове гудело несколько секунд, а затем во мне поднялась волна такой ненависти, что, невзирая на возможные последствия, я резко вскочил и зарядил апперкот не ожидавшему такой ответки Рыкову. Подручный следователя кулем осел на пол, а сам Шляхман уже судорожным движением расстегивал кобуру.
— Да ты… Ты что, сука! Я же тебя, гнида, на месте расстреляю!
— Расстреливай, — выдохнул я. — Да только и до тебя очередь дойдет, как до многих твоих подельников. А на том свете я уж тебя достану, не сомневайся.
— Петров! Петров, мать твою!
Металлическая дверь распахнулась, и в проеме возник второй амбал, также вооруженный револьвером.
— Одень на него «браслеты»!
Я молча протянул руки вперед. Сопротивляться против двух вооруженных людей было бессмысленно. Вернее, уже трех — Рыков понемногу приходил в себя после моего нокаута, шаря непослушными пальцами по кобуре.
— Руки назад, — рявкнул Петров.
Ладно, хрен с тобой, золотая рыбка. Завел руки за спину, на запястьях тут же защелкнулись наручники. К этому времени Шляхман малость успокоился. Вернув пистолет на место, и заложив большие пальцы рук за ремень, он остановился напротив, буравя меня своими бесцветными глазенками.