Макс прокричал сверху, что ванна готова, и мы с Ким вернулись в гостиную. Сидя на диване, Эбби уничтожала очередной телевизионный пульт. Ни куклы, ни мягкие, ни музыкальные игрушки не прельщали её так, как пульт дистанционного управления от какого-нибудь электроприбора. Проворные маленькие пальчики ловко по одной выковыривали из него малюсенькие кнопочки. Мы прятали все пульты в доме, как и мобильные телефоны, покупали для Эбби игрушечные, но она не принимала их всерьёз и требовала настоящие. Это был второй и последний каприз моей дочери.
— Во сколько у тебя завтра встреча? — поинтересовалась Ким.
— В десять.
— Значит, Эбби ты приведёшь…
— … в восемь, — закончила я. — Не хочу появляться в последний момент. До Олимпии всего час, но лучше приехать пораньше.
Опаздывать куда-либо не входило в число моих привычек, а уж опаздывать на встречу с потенциальным работодателем — тем более.
— Хорошо. Мальчики к тому моменту уже проснутся, так что позавтракают они вместе. — Ким помахала рукой Эбби. — Пока-пока, ягодка.
— Пока-пока. — Ягодка ни на секунду не оторвалась от пульта, и любящая тётушка ушла не солоно хлебавши.
Я не стала провожать Ким, а сразу направилась к дочери.
— Ну что, пупс, идём плавать?
Эбби протянула ко мне маленькие ручки.
— Качу павать.
Я подняла дочку на руки, целуя её в тёпленькие щёчки.
— Какая ты у меня уже большая и тяжёлая, Эбби.
Она согласилась:
— Эби бойшая.
— Большая, солнышко, большая.
Я понесла дочку наверх, осторожно ступая на каждую ступеньку.
— Ну где вы там, — нетерпеливый голос Макса послышался из ванной.
— Мы уже идём, не ругайся, братец Лис.
— Батец Ис, батец Ис, — Эбби засмеялась и захлопала в ладоши. Она потянулась к выходящему из ванной Максу, и я опустила её на пол.
— Братец Ис, — сказала она, подбегая к брату. — А Эби бойшая.
— Тоже мне, большая, — хмыкнул Макс. — Попу научишься вытирать, тогда и будешь большая. А пока ты козявка.
— Макс! — Я возмутилась, хотя едва сдерживала смех. Второй раз за день сын меня удивил: именно это говорил ему Майкл на подобные заявления.
— Козявка — ты! — Эбби не давала себя в обиду. — И акушная вонюська.
— Не ракушная вонючка, а вонючая ракушка, — Макс беззлобно поправил сестрёнку.
Пришло время строгой мамочке вмешаться.
— Так, заканчиваем обмен любезностями и расходимся по углам. — Я подтолкнула Эбби в ванную, а Максу указала на дверь спальни. — Чтобы, когда мы вернулись, ты спал!
— Мам, а сказку? — Он ошарашенно уставился на меня.
— Она только что обозвала тебя вонючкой, а ты собираешься ей сказку читать? — поддела я сына.
— Мы же не серьёзно. Мы всегда так друг друга называем.
Вот и попался!
— Чтобы это было в последний раз! Ни от кого, кроме тебя, она этого не наберётся. Заканчивайте с вонючками, ясно?
— Ясно, — Макс нахмурился. — Но сказку я ей всё равно почитаю.
— Почитаешь. — Улыбка всё-таки растянула мои губы. — Куда ты денешься.
Дети уже спали, когда я снова вышла на заднее крыльцо, накинув на плечи старую толстовку Майкла. Она висела на вешалке, прибитой к двери. Мы выбегали в ней на улицу, чтобы выкинуть пакет в мусорный бак или переброситься парой-тройкой слов с соседями. За полтора года я так ни разу её не стирала. Толстовка уже порядком попахивала, но было трудно найти в себе силы бросить её в корзину с грязным бельём: казалось, что, надевая её, я до сих пор чувствую запах Майка.
Забытая чашка с кофе стояла на перилах. Глоток мутной жидкости заставил меня скривиться и выплеснуть остатки в траву. Я включила свет на крыльце и снова села в старое кресло-качалку. Оно привычно скрипнуло, принимая в свои рассохшиеся бока мою тощую задницу.
Набранные за время беременности Эбби килограммы вместе с тройкой-другой лично моих ушли практически мгновенно из-за пережитого стресса. Я почти не кормила дочь грудью: впихнуть в себя что-нибудь, кроме кофе, сигарет и антидепрессантов, было сродни подвигу. За это я до сих пор чувствовала вину перед Эбби. Как и перед Максом — за то, что не заботилась о них с сестрёнкой, полностью отдавшись своему горю. Пока я, как это мы сейчас между собой называем, "болела", матерью для них стала моя Ким. Имея на руках двоих детей, которым тогда было по три года, и переломанного в той же аварии, в которой погиб Майк, мужа, она забрала к себе мою новорождённую дочь и шестилетнего сына. Я же валялась в клинике, а потом приходила в себя дома, закрывшись в спальне и не желая никого видеть. Все попытки меня вразумить, воззвания к материнским инстинктам, угрозы помещения в реабилитационный центр ни к чему не привели. Мне было всё равно: моего Майки больше не было. Он ушёл. А я осталась. И как мне дальше существовать без него, никто толком объяснить не мог.