Я перевернулся на спину, сунул руку под подушку и смотрел, как над головой медленно вращается вентилятор, и когда от этого мой желудок снова начало крутить, я закрыл глаза.
Господи. Я был бы счастлив, если бы больше никогда не увидел ни одного напитка. Я не помнил, когда последний раз у меня было такое похмелье, но когда думал о том, как мне было весело на шоу — и после, если говорить честно — я бы ничего не менял.
Я надеялся, что Баш это знает. Я знал, что довольно быстро слинял, когда всё стало… сложно. Но, надеюсь, я не сказал ничего глупого или оскорбительного. В последнюю очередь мне хотелось, чтобы Баш мысленно сравнивал меня с Сандерсоном. Но я считал, что вёл себя хорошо. В смысле, я бы помнил, если бы сделал что-то такое, верно?
Верно.
Но не помешало бы проверить. Я перевернулся на бок, взял телефон и поморщился, когда экран засветился. Сейчас мои глаза глухо пульсировали. Я нашёл номер Баша, открыл сообщения и быстро напечатал: «Надеюсь, тебе хотя бы вполовину так же плохо, как мне, иначе я хочу получить обратно свои деньги».
Я заблокировал телефон и бросил рядом, но прежде чем успел закрыть глаза, экран засветился снова. Твою мать. Ладно, где были настройки яркости?
Как только экран стал более выносимым, я открыл его сообщение и усмехнулся.
«Я виню виски».
«Ты не хочешь сказать об этом «Парне в трусах»?»
«От «Парня в трусах» МНЕ никогда не бывает плохо, красавчик. Не знаю насчёт тебя».
Я отчётливо слышал его интонацию в этом предложении, и от этого хохотнул.
«В любом случае, это плохо, что я счастлив, что тебе так же плохо, как и мне?»
«Может немного злобно, но если бы ты чувствовал себя нормально, мне бы захотелось ткнуть тебе в глаз горячей кочергой. Так что вот».
Я выдохнул, и когда на меня нахлынуло более лёгкое чувство, я понял, что это облегчение. Баш не шутил бы со мной — и даже не ответил бы на сообщение — если бы я сказал или сделал вчера что-то оскорбительное, правильно?
Это было странно. Я помнил некоторые части вечера с кристальной ясностью, например, его ногу на диване, его каблук, удерживающий меня на месте, и то, как он чувственно опустился ко мне на колени. Но после этого всё стало размыто. Он вызвал мне машину, это я знал, потому что был дома. Но я никак не мог вспомнить какой-либо разговор между диваном и моим выходом из его номера.
«Эй?» — напечатал я, думая, как лучше спросить о том, что больше всего хотел узнать.
«Да, лейтенант?»
Знакомое использование моей должности вызвало улыбку на моих губах, потому что, опять же, это было настолько в стиле Баша.
«У нас всё хорошо, да?»
«Хорошо?»
«Да, ну, между нами всё хорошо».
Три точки появились, исчезли, а затем снова появились, и я начал переживать, пока не пришло его сообщение.
«Очень хорошо, насколько я помню».
Должно быть, я прочитал эти слова раз пять, пытаясь решить, есть ли в них скрытый смысл, и когда чуть не сошёл с ума, я решил, что лучше будет просто надавить и спросить, о чём именно я думал.
«Я имел в виду, я ведь вчера не сделал и не сказал ничего глупого?»
«Глупого?»
Он собирался заставить меня это написать, да?
«Оскорбительного. Я знаю, что выпил, и, ну, просто хочу убедиться, что не сделал и не сказал ничего, что не должен был».
В переписке возникла пауза, которая затянулась дольше, чем я ожидал. Чёрт, я сделал что-то чертовски оскорбительное? Если дело было в этом, я сам набью себе морду.
После нескольких мучительных минут выскочило сообщение, и я сел на кровати.
«Единственное оскорбительное, что ты вчера сделал, это ушёл. А что? У тебя утренние сожаления?»
Я мог бы притвориться, что не понимаю. Мог вести себя так, будто он говорил о том факте, что я не захотел остаться в его пентхаусе. Но какой был смысл? Он увидит меня насквозь. Лучше было играть открыто.
«Я не жалею ни о чём, касательно прошлого вечера, разве что о том, что смешивал выпивку».
«Правда?»
«Правда. Но, Баш?»
«Да, лейтенант?»
Я сделал глубокий вдох и быстро напечатал: