Я последний раз принёс домой деньги год назад. Как вы до сих пор там живы? Зачем мне игра в благородство?
Как у тебя ещё сил хватает, просто заплакать и обнимать меня, не упрекнув ни словом, когда станет ясно, что всё — даром? Бандитизм. И бандитов навёл мой лучший друг. Он уже не со мною — с ними. Он и в море ходил-то только для того, чтобы по приходу на вечер купить весь кабак. Во сколько вечеров он меня оценил, и честное слово, под которое турки дали кредит? Нам с тобой оно обошлось почти в год. Год каторги и нищеты, и работы на турка, и ссор с ненормальным, для которого всё — победить. Потому что он — сильный, видите ли.
Бог ты мой, ну зачем мне так важно, что скажет матрос Серёга? Что со мной, — и со мной ли? — только два проходимца. Все уже меня бросили. Даже ты. Маячок мой. Моя тихая гавань, где всегда мне бывали рады.
Ладно. Утрёмся. В Одессу. Всё по новой.
Никогда я не разбогатею. Слаб, чтобы переступить через сантименты. Таким никогда не везёт. И богатство не дарит им радости. Если вообще хоть кому-то способно хоть что-то дарить. Дарить, это что — даром?
Почему мне так важно, что два года я не смог написать ни строки?
***Я только сейчас понял, что занимался-то просто привычным делом: кормил войну. И уже не за семью морями, на другом берегу нашего моря.
Сколько, вернувшихся с тех неизвестных воен пацанов-футболистов с обгоревшими под тропическими пилотками ушами так же как я занимались привычным делом? Только привыкли к другому. Убивать, чтобы не быть убитым. За деньги и даром. И ещё — защищать свою родину. Даже от — Родины. Мне судить их? Мне — тыловой крысе?
Помню лекцию капвторанга из политотдела эскадры. Англичане обычно делили колонии не по границам. Просто как им удобно было. Англичане ушли — и везде разгорелись войны. И здесь восьмой год делят полоску земли вдоль Евфрата.
Бумеранг. Но ведь мы — не Томми.
А Батуми — совсем не колония.
Ещё три года назад здесь жили гораздо лучше, чем в Лондоне и Бирмингеме.
Но — до чего всё похоже. Пыльные пальмы вдоль набережной. Бредут по дорогам коровы навстречу грузовикам. Ездят здесь по туземным правилам." Кому надо — объедет,"- главное. И мальцы в порту не ныряют за брошенной в воду монетой лишь потому, что монеты давно обесценились, а бумажек никто не бросает. Зато они первыми, по якорь-цепи, проникают на подошедшее судно и первыми, до всех таможен и портовых властей, задают главный туземный вопрос:
— Что привёз?
Мы возили муку, и сахар, и масло, и мыло, и яйца, и коньячный спирт, и сыр в бочках. Дожились: в Грузию — со своим коньяком и своим сулугуни. Если б не племя базарных торговцев, привыкших ещё при советах возить мандарины в Архангельск, Амдерму и Воркуту, Грузия умерла б с голоду. И гуманитарии Бонна, пожалуй, и не заметили бы. Они больше переживали, что проголодается Ельцин и нажмёт на красную кнопку: кормили Москву из армейских запасов Западного Берлина.
У базарных — свой образ мыслей:
— Дураки, — говорят, — воюют. Умные делают деньги. Всё во время войны дорожает.
Интересно, с каким наваром кормили морские гёзы осаждённые Нидерланды? Тоже с тройным, как минимум? Что-то скромничают историки. Нет ни строчки в учебниках, что в осаде всё дорожает.
Кроме жизни. Грузинские женщины от рождения носят траур. Всегда в чёрном. Но мать погибшего отличишь и среди сотни чёрных косынок. По глазам и по фотографии сына — на груди в траурном банте. И прохожие целуют им руки.
Жизнь дешевеет. На улицах после восьми — повымерло. И слышны одиночные выстрелы вперемешку с воем собак. А ведь война — за горами. Семь часов полным ходом, как минимум.
В порту на ночь не остаются. Все выходят на рейд. Орудует банда в чёрных масках и с автоматами. Зачищают сейфы, как докеры трюм.
Все официальные лица с пистолетами ходят по улицам. С автоматом — значит не меньше, чем прокурор.
Бегут из осады беженцы. Но — кавказские. Все на машинах и с семьями. Больше греки, армяне и прочие русские. Сейнера берут их на палубу. Нидерланды спасли морские разбойники. Грузию — браконьеры, тюлькин флот. История повторяется. Но никто ничему не учится.
У вояк тоже — эвакуация. Стоит у причала транспорт. "Баскунчак". Вот так встреча. Штабное судно Восьмой Тихоокеанской. Раз этот здесь — значит всё правда.
Колония. Эвакуация. В Персидском как-то не думалось, что на вертолётной площадке отлично становятся фуры с чаем и с мандаринами. Фрахты они нам сбивали…
По рынку бродят солдаты армии метрополии: лопоухие, в летних тельниках. Роются в колониальных товарах перед отправкой на родину. Хороший подарок милахе. А эта вот шаль — для мамаши.