— Как быстро ты сможешь одеться?
— Хотела бы я ответить: «За несколько секунд», но увы…
Она взглянула ему в глаза — и не увидела там ни сомнений, ни сожаления. Только любовь.
— Тогда поторапливайся. Нам нужно успеть на самолет.
Под крылом самолета, словно жемчуг на сияющем синем полотне, раскинулись Багамы. Ласковое осеннее солнце согревало их благодатным теплом. Самолет компании «Лакк Энтерпрайзис» снижался, готовясь к посадке в Нассау.
— Я думала, ты шутишь! — проговорила Темпест, повернувшись к Страйкеру. — Но как тебе удалось уговорить доктора?
Страйкер с удовлетворением заметил, что глаза у нее блестят, а щеки розовеют здоровым румянцем.
— А ты не удивлялась, почему тебя лишних три дня продержали в больнице?
— Я думала, доктор Ортиз боится рецидива…
Страйкер ухмыльнулся и помотал головой:
— Не-а. Он просто согласился помочь мне в организации медового месяца. Ты, дорогая, стала жертвой заговора. Доктор держал тебя в больнице, пока не счел, что ты достаточно окрепла и сможешь перенести полет. А мне дал строгие инструкции: не позволять тебе ни утомляться, ни волноваться, ни подвергать неокрепший организм каким бы то ни было испытаниям. В этом он был особенно непреклонен. Я думаю, он просто завидовал мне.
— Да ну! — вспыхнула Темпест.
Страйкер наклонился и чмокнул ее в нос.
— Именно так, детка. Мы с тобой выйдем в Нассау, сядем на гидроплан и отправимся на маленький необитаемый остров. Там есть домик с черепичной крышей, пляж, а на пляже — белый песочек, из которого моя девочка будет строить замки…
— А ты чем будешь заниматься? — рассмеялась Темпест.
— Следить, чтобы ты не перегревалась и побольше лежала. Одним словом, набиралась сил. А я не спущу с тебя глаз, мне ведь не привыкать!
Темпест звонко рассмеялась — словно зазвенел десяток серебряных колокольчиков.
— Все ты, ты, ты… А мне позволено высказать свое мнение?
— И речи быть не может! Это мой медовый месяц.
А ты не имеешь права голоса, пока не окрепнешь. — С этими словами он поцеловал ее в губы — и не заметил, как в глазах ее мелькнул страх. — Смотри! — воскликнул он, указывая в окно. — Смотри внимательно! Этого города ты не увидишь целых две недели!
— И отлично, — промурлыкала Темпест и положила голову ему на плечо.
— Ты устала? — прошептал ей на ухо Страйкер.
— Есть немного. Когда же я наконец поправлюсь окончательно?
— Тропические лихорадки отнимают много сил. Мне самому случалось ими болеть пару раз.
Темпест нахмурилась. Она не могла представить себе Страйкера, беспомощного, в бреду, страдающего от невыносимого жара… Неужели он тоже может быть слабым, растерянным, по-детски трогательным? Темпест потянулась к нему, чтобы поцеловать, и прочла ответ в его глазах.
— Я никогда об этом не задумывалась… Ты столько раз спасал мне жизнь… А бывало ли, что кто-нибудь спасал тебя? Ты когда-нибудь в ком-нибудь нуждался? Или ты и вправду такой самодостаточный, каким кажешься?
Этот вопрос удивил Страйкера — но он обещал говорить любимой только правду.
— Не знаю, каким я кажусь, но знаю, что мне часто бывает одиноко. — Он обнял ее. — Я часто скучал по тебе. И уверял себя, что чем дольше я тебя не вижу, тем лучше. Ведь мы встречаемся, только когда ты попадаешь в беду.
— Не понимаю, как ты можешь меня любить!
— Я сам не понимаю, честно говоря!
Темпест рассмеялась:
— Да, я сама хотела честности — но не до такой степени!
Страйкер повернулся к ней:
— Нет, Темпест. Всякая ложь, даже сказанная с самыми добрыми намерениями, в конце концов раскрывается. И ранит очень больно.
— А разве правда не ранит?
— Но правда дает свободу, которой ты так дорожишь.
— Может быть, — ответила Темпест. Сердце у нее болезненно сжалось при мысли, что Страйкер тяготится своей любовью.
Страйкер заметил боль в ее глазах и понял, что должен смягчить свою правду — не ложью во спасение, а другой правдой.
— Я не могу не любить тебя. Мои чувства к тебе слишком сильны: никто и ничто не в силах их остановить.
Темпест повернулась к нему: в глазах ее стояли слезы.
— Я мечтала о тебе с пятнадцати лет. Помнишь, как директриса школы жаловалась тебе на меня? Уверяла, что я — испорченная девчонка, совсем потеряла стыд, что я позорю приличную школу и оказываю дурное влияние на одноклассниц… Я ждала от тебя обвинений, нотаций, в крайнем случае добрых советов — а ты просто сказал: «Расскажи мне правду». Будто ты готов был поверить мне больше, чем нашей добропорядочной директрисе.