— А ты этого не сделал? — спросила Паола.
— Я допустил, что этого не сделал город. Нужно ли ему такое здание? Ответ — нет. Конторских помещений вполне достаточно. Более чем достаточно. И я мог всему этому помешать. Вместо того я оказал всяческую помощь, которую только может предложить мэрия. Другая причина — тщеславие, ну как же, здание, которое поразит весь мир!
— Но так и будет, Боб.
Мэр открыл рот, но передумал и промолчал. Потом только сказал:
— Возможно.
Не имело смысла преждевременно оглашать приговор.
Паола продолжала:
— Тридцать пят лет кое-что да значат, Боб. За эти годы можно как следует узнать человека. Вот я стою с тобой, размышляю и знаю, что у тебя в голове. — Она улыбнулась. — Тут ведь есть телефоны. Мы могли бы воспользоваться одним из них, как ты думаешь?
Мэр нахмурился.
— Мы могли бы позвонить Джилл, — продолжала Паола. — Она хотела посмотреть репортаж об открытии. Будет страшно беспокоиться.
— Это хорошая мысль. — Он уже улыбался той мальчишеской улыбкой, которую так хорошо знали избиратели. — По крайней мере ее успокоим.
— Я не совсем это имела в виду, — ответила Паола.
— Тогда подождем. — Мальчишеская улыбка тут же исчезла. — Нет никаких оснований для паники.
— Для паники нет, Боб, но настало время перестать делать вид, что все идет как надо. Те вертолеты — что они могут? Те пожарные, о которых Бент говорит, что они идут вверх по лестницам… — Паола покачала головой. Ее улыбка была нежной и даже понимающей, но голос выражал несогласие. — Последняя безумная попытка покорения вершины Эвереста — зачем? Чего они хотят достичь?
— Черт возьми, — ответил мэр, — человек так просто не сдается.
— Я тоже не сдаюсь, Боб.
— Возможно, я тебя не понял, — медленно сказал мэр, — но что тогда ты хотела сказать Джилл?
— В основном всякие пустяки.
— И что ты именно хотела сказать?
Паола иронически улыбнулась. Но ее улыбка тут же исчезла. И Паола тихонько ответила:
— О’ревуар. Я хотела бы еще раз услышать ее голос. Хотела, чтобы она слышала наши голоса. Хотела сказать ей, где в нашем огромном доме лежит фамильное серебро — серебро бабушки Джонс. Хотела, чтобы она знала, где некоторые мои драгоценности, часть из них подарил ты, часть в нашей семье уже несколько поколений, — они в сейфе в филиале Ирвинг Траст на углу Сорок второй и Парк-авеню, и что ключ в моем туалетном столике.
А кроме этих материальных проблем, я бы хотела, чтобы она знала, что не обманула наших надежд, хотя и развелась. Чтобы поняла, что мы знаем, каким адом были для нее бесконечные телекамеры, репортеры и микрофоны в доме, из-за которых и для нас, знающих жизнь, было тяжело сохранить реальный взгляд на вещи, а тем более для нее, почти ребенка, с самого начала привыкшей видеть мир как конфетку, которая принадлежит ей, еще до того, как она это заслужила. И что человек все должен заслужить сам.
Хочу, чтобы она была счастлива, чтобы нашла свою судьбу, и потому ей будет лучше, что нас не станет, потому что не будет убежища, куда она может спрятаться, где может плакать и жаловаться.
Но больше всего я хочу, Боб, чтобы она знала то, что есть и всегда было правдой, — что мы ее ужасно любим, что мы счастливы, что она у нас есть и что сейчас, попав в дурацкую западню здесь, наверху, мы думаем только о ней.
Наверняка, ей это немного поможет, прибавит ей больше сил, чем когда-либо до сих пор.
Паола замолчала.
— Это кое-что из тех пустяков, о которых я хотела с ней поговорить, Боб. Или — не стоит?
Мэр взял ее под руку. Голос его звучал нежно.
— Пойдем поищем какой-нибудь телефон, — сказал он.
Кэри Уайкофф нашел сенатора Петерса, опиравшегося о стену и разглядывавшего зал.
— Я смотрю, вы совершенно спокойны, — заметил конгрессмен.
Это прозвучало как обвинение.
— А вы что предлагаете? — спросил сенатор. — Произнести речь? Собрать комиссию? Составить заявление или передать дело в суд? — Он помолчал, а потом совсем иным тоном продолжал: — Или позвонить в Белый дом, свалить всю вину на власти, а потом позвонить Джеку Андерсену и рассказать ему, как тут идут дела?
Уайкофф возмутился:
— Вы и Бент Армитейдж обращаетесь со мной, как с мальчишкой, у которого еще молоко на губах не обсохло.
— Это, наверно, потому, сынок, — ответил сенатор, — что вы иногда ведете себя именно так. Не всегда, только иногда. Как, например, сегодня. — Он обвел взглядом зал. — Здесь полно глупцов, которые понятия не имеют, что происходит. Вам уже доводилось видеть панику? Настоящую панику? Толпу, охваченную животным ужасом?