– Арти? – вновь зовёшь ты.
А я не могу ответить – язык не слушается, губы слиплись, в горле пересохло. И я смотрю на тебя. Наверное, сейчас мой взгляд пуст или немного туповат. А мысли всё кружатся и кружатся в голове, как пылинки, что резко поднимаются вверх под лёгким порывом ветра или воздуха, а затем плавно опускаются, кружась в танце. Я люблю, когда ты так вульгарно сокращаешь моё имя. Оно тогда звучит как-то по-особенному. Даже не так, как его произносили многие другие до тебя. Словно сладчайшая музыка. Да, о музыке… Кажется, я слышу, как в голове одна за другой пролетают порывистые ноты Дьявольской трели. Или это кровь так бешено пульсирует?
– Я вызываю врача, Артемис, – восклицаешь ты и берёшь меня на руки.
Так легко и непринуждённо. Я-то знаю, что ты ходишь в «качалку», чтобы быть сильнее меня. Ну да. Конечно. Я хрупок, как девушка, изящен. Но разве не даёт это мне больше возможностей при моей работе? Наверное, об этом я скажу чуть позже. Да, тогда, когда будет время. Но ты ходишь туда и не говоришь мне, думая, что я этого не знаю, что я считаю тебя занятым человеком. И даже то, что я знаю твоё расписание наизусть – когда придёшь, когда уйдёшь – тебя не смущает. Поздно вечером тебя ждёт горячий чай или виски с лёгким ужином, как ты и любишь, утром всегда есть завтрак. Это всё… как должное. Ты и не замечаешь. А я вновь соскальзываю в пропасть, даже лёжа на твоих руках. Эта пропасть бесконечна, она холодна, она забирает в свои объятия беспощадно, неумолимо, и я вздрагиваю, когда вдруг обнаруживаю вокруг себя тепло кровати.
Дыхание даётся с трудом, губы чуть пульсируют от каждого вдоха и мне хочется пить. Шторы чуть раздвинуты, за окном уже вечер и темно. Я слышу шум редких машин, слышу, как наверху кричит ребёнок, которого привели из детского сада. Форточка чуть приоткрыта. У каждого времени суток есть свой лёгкий аромат, который прекрасен по-своему. Днём это тёплый, сухой воздух, согревающий своим прикосновением, но при этом облегчающий мучения под палящим солнцем. Вечерний аромат отличается остаточным теплом, смешивающимся с грядущей ночной прохладой. В нём много переливов, начиная со скошенной травы, заканчивая запахом воды в искусственных водоёмах городов. Ночью аромата почти нет, здесь царствует свобода. Свобода, какую не найти ни на одной из страниц великих авторов, ни в одной мелодии композиторов, ни в чьей-либо жизни. И сейчас в мою форточку залетал запах свежескошенной травы, что невероятно мне нравится. Сам не знаю, почему. Я схожу с ума от этого аромата, а может и уже сошёл. Но запах меня немного взбодрил. И снова я приподнимаюсь с кровати и смотрю на свои руки. Порезы от осколков, ожог от сигареты. Вроде всё, как и должно быть. Ты, наверное, ушёл на работу, после того, как уложил меня в кровать, а сейчас идёшь в спорт-зал. И почему-то от этого в груди зарождается адская боль, ноги подкашиваются, и я сажусь на пол, как сломанная кукла. Слёзы затмили глаза, но так и не потекли по щекам. Ну, я даю стране угля! Разреветься от неизвестно чего! И тут же слёзы сменились диким хохотом, от которого у меня вскоре заболели мышцы лица и живота, после чего я обнаружил себя лежащим на полу, истерично то ли ржущим, то ли плачущим. И не могу понять, были то слёзы смеха или боли. В таком состоянии меня и нашёл ты. Почему-то твоё растерянное выражение лица меня рассмешило ещё больше, и я вновь зашёлся истеричным хохотом. Понятия не имею, но мне вдруг стало так смешно, что даже я слегка удивился. Пытаясь успокоить себя, я лишь больше ржал и едва мог дышать, на глаза вновь наворачивались слёзы, а в груди рождался колючий страх.
– Артемис, ты что, нанюхался чего-то? – твой голос приводит меня в порядок, и я замолкаю, лишь изредка всхлипывая от остатков истерики. Да, так много лучше.
– Нет, Гил, не нанюхался. Просто, в самом деле, забавно выглядишь, – спокойствие снова возвращается ко мне вместе с развязностью, позволяю себе ухмыльнуться и поднимаюсь с пола. Апатия отступила вместе с депрессией. Стоило только как следует открыть ход своим эмоциям.
Ты смотришь недоверчиво, настороженно, как лис или кот, а мне так и хочется поиграть с тобой, раззадорить, и я касаюсь твоей щеки кончиками пальцев. Чуть вздрагиваешь и прикрываешь глаза. Нравится. Ты любишь, когда я касаюсь тебя. И, пусть ты и с пеной у рта утверждаешь, что ты стопроцентный «ведущий», мужик и будешь сверху, ты обожаешь мне подчиняться, ждёшь раз за разом, когда я начну овладевать тобой, как тогда, в полутёмном кабинете на договорах и прочих важных бумажках. А ещё ты падок на комплименты, которые я говорю в последнее время так редко. Ты любишь, когда тебя хвалят. Самовлюблённый. Чуть усмехаюсь про себя и ухожу на кухню. Ну уж нет, дорогуша. Я не дам тебе быть слабым. Раз уж ты «мужик», то будь добр. А я всегда могу сменить свою роль и непременно воспользуюсь этой возможностью, когда ты потеряешь бдительность.
Сквозь приоткрытую форточку доносится неумелая игра уличного музыканта, и я чуть морщусь. Ну да. У меня за плечами музыкальная школа и консерватория. Что ж ещё от меня ждать. Вновь стою у плиты, чтобы приготовить тебе ужин, а ты уходишь в душ, устало разминая плечи. Ну да, работа, «качалка», а секретаршу-то зачем трахать? Не такая уж она и симпатичная, а духи у неё отвратительно пахнут. Странно, ты меня даже не обнял. Чувствую напряжение в районе лба. Часто хмурюсь. И губы слишком часто плотно сжимаю. Но против воли нож в руках совсем не хочет резать овощи. Замирает, чуть дрожит. Блеск стали отвлекает, раздражает, хочется взять и… лезвие осторожно скользит по коже, оставляя едва заметную царапину. Всего одну. Лёгкая боль доставляет немыслимое удовольствие, по телу разбегаются мурашки, дыхание перехватывает. Слизнув кровь, принимаюсь за готовку салата.
Ужин проходит на ура. Ты рассказываешь про работу, я посмеиваюсь, изредка делаю глоток-другой виски. Ты же пьёшь и пьёшь. И слегка пьянеешь к четвёртому стакану. Путаешься в словах, сам смеёшься над собой и… жутко раздражаешь меня такой глупый. Такой простой. Сжимаю под столом руку в кулак и продолжаю слушать тебя, посмеиваясь над дурацкими шутками и то и дело протягивая к твоим губам сырные шарики. Ты норовишь лизнуть мои пальцы, но я не позволяю тебе этого, стараясь раззадорить лишь больше. Наконец, твоё опьянение переходит в нужное русло. Придурковатость выветривается из твоего вида, появляется грация дикого хищника, азарт во взгляде. С таким тобой я люблю разговаривать больше всего. Мы пытаемся завладеть друг другом, не давая доминировать над собой. А потому игра получается особенно привлекательной и страстной. Вот что удерживало меня – страсть. Я подпитываюсь ею, как и ты. Нежность и робость оставьте на ночные прогулки под дождём и снегом, или свидания в кино или кафе. Здесь, в квартире, когда мы можем в любой миг накинуться друг на друга, нужна страсть. Такая страсть, которая стоит на крепких отношениях и чувствах. Страсть, которая не угаснет.
Чёрт, от этих мыслей в брюках стало тесновато. Ах чёрт, Гил, возбуждаешь одним своим взглядом. Поднявшись со стула ухожу в ванную и начинаю умываться, а после обнаруживаю в раковине паука. Омерзение. Нет, не страх. Не накинется же он на меня, в самом деле, как клоун из великой книги короля ужасов Кинга? Конечно, нет. Просто омерзение, когда я представляю, как его маленькие лохматые лапки касаются моей кожи. Или волос. Богатое воображение рисует разные картины. Как насекомое заползает в рот, вьёт себе там паутину, выводит паучат, или проедает себе дыру в мертвом глазу, или вгрызается в плоть, заседая там, не давая вынуть себя, разнося яд по телу. Омерзение лишь увеличиваются. Желудок скручивает спазмом, и весь ужин выплёскивается в раковину наполовину переваренный. Мерзость какая. Теперь во рту неприятный кисловатый вкус. Смываю всё это и полощу рот. Теперь воображение рисовало мне, как какой-то мелкий водный паучок вместе с водой из-под крана пробирается в мой желудок, кишечник. И снова меня тошнит. Выключаю воду и выхожу из ванной. Ты стоишь у дверей и выжидательно глядишь на меня, явно ещё надеясь на интимное продолжение вечера. А я смотрю в ответ и представляю, как ты распадаешься на тысячу насекомых, которые накидываются на меня. Меня трясёт от омерзения, я жмурюсь, закрываю лицо руками, но не могу выкинуть эти картины из своей головы. Они сопровождаются неприятным стрёкотом и шелестом в ушах, доводя до бешенства, отчаяния. Кидаюсь в твои объятия, жалко дрожа. Да, Гил, будь сильным. Не дай мне растаять в этом безумии. Не растворись в нём и ты, любимый.