Баталов отложил в сторону сказки Андерсена и немедленно уехал на аэродром. У догорающих обломков уже толпились летчики, только что отъехала санитарная машина, Командир летавшего в этот день полка, высокий подполковник Баранов с желтоватым, усталым лицом, угрюмо доложил:
— Лейтенант Бабушкин потерял на первом развороте скорость и врезался в землю, не успев выброситься с парашютом. Погиб, а машина, как видите...
— Как вы предполагаете, что могло быть причиной?
Баранов подавленно вздохнул:
— Личное горе. От лейтенанта Бабушкина пять дней назад ушла жена, оставив короткую записку. Я ее наизусть выучил и в гробу после такого ЧП буду помнить. «Лучше правду в лицо, чем лгать. У меня есть другой. Не жди, Юра. Ты сильный, ты вытерпишь!»
— Спасибо за столь оперативную информацию, — процедил сквозь зубы Баталов.
— Что поделаешь, — вздохнул Баранов,— мы тоже до последнего часа ничего не знали. Если бы знали, кто бы ему разрешил взлетать. Сами понимаете, в каком состоянии ушел лейтенант Бабушкин в воздух. Зазевался, не проследил за скоростью — вот и катастрофа.
На следующий день Баталов уже сидел в большом кабинете командующего. Шел дождь, и за наполовину зашторенными окнами серело беспросветно однообразное небо. Командующий вызвал звонком адъютанта, не поднимая головы, приказал:
— Никого не впускать. Все вопросы пусть решает мой заместитель.
И они остались втроем: командующий, Баталов и только что назначенный в их Группу начальник политотдела полковник Пушкарев, невысокий рыжеволосый крепыш с крутым веснушчатым лбом и спокойными, внимательными глазами. В этих глазах Баталов не прочел осуждения, в них была лишь строговатая настороженность. Зато командующий, генерал-полковник авиации Столетов, был переполнен гневом. фПапка седеющих волос воинственно дыбилась на его голове. Чисто-синие глаза смотрели с холодным бешенством, холеное бритое лицо было непроницаемым. Столетову шел пятьдесят седьмой. В конце войны он женился вторично на госпитальной медсестре, тридцатитрехлетней красавице Шурочке Золотовской, и с тех пор строго следил за собой. На всех приемах и товарищеских ужинах ничего не пил, кроме минеральной воды, играл в теннис и бегал по утрам по четыре круга на стадионе. Образ жизни помог ему сохранить и стройную фигуру, и некоторую моложавость. У него была идеальная выправка строевого командира. Самолеты командующий уже несколько лет не пилотировал, но за новой боевой техникой следил и знал ее до тонкостей. Положив на зеленое сукно письменного стола тонкие ладони с поблескивающим на одном из пальцев обручальным кольцом, Столетов высоко держал голову, не спуская с комдива синих отчужденных глаз. На педантично прибранном столе Баталов увидел папку в красной обложке и безошибочно угадал, что это личное дело разбившегося лейтенанта Бабушкина.
— Вы погибшего хорошо знали, полковник? — не поздоровавшись, сухо спросил Столетов.
— В общих чертах, товарищ командующий.
— Ну, а все-таки?
Баталов неопределенно пожал плечами:
— Лейтенант Бабушкин. Юрий Тарасович. Родом из Молдавии. Окончил Чугуевское училище. Военный летчик третьего класса. Талантливый летчик. Несколько нервный и экспансивный.
— А историю его женитьбы?
— Тоже в общих чертах.
Сухие, идеально выбритые губы Столетова холодно усмехнулись:
— Да что вы заладили одну и ту же фразу.. Подчиненных надо знать не в общих чертах, а глубоко и всесторонне. Элементарная истина, узаконенная еще со времен Александра Македонского. Бабушкин очень переживал уход жены?
Баталов вздрогнул от беззвучной усмешки:
— Так ведь разве в душу залезешь?
— Надо залезать, товарищ полковник, — нравоучительно заметил Столетов. — На то вы и командир. Оттого, что не умеете своевременно в души человеческие заглядывать, и происходит подобное.
— Он был способным летчиком, товарищ командующий.
Столетов столкнулся с напряженным, страдающим взглядом Баталова, и синие глаза его потеплели.
— Это вас не оправдывает... — отрезал Столетов и как-то печально вздохнул. — Горько. Очень горько, что мы мало знали о личной жизни погибшего. Вероятность трагедийной любви, равной по силе любви Отелло и Дездемоны или Ромео и Джульетты, — она и при коммунизме будет существовать.
Рыжеволосый Пушкарев скользнул глазами по серому лицу Баталова и, подмигнув ему, сказал:
— Вас сегодня что-то на Шекспира потянуло, Евгений Андреевич.
— Тут не только Шекспира вспомнишь, — вздохнул командующий. — Ну что вот мы будем с ним делать, товарищ начальник политотдела? Таких происшествий за подобный короткий отрезок времени ни одно соединение во всех ВВС не имеет. Так мне вчера Главком по телефону сказал. Вы своего рода чемпион, Антон Федосеевич, — пошутил генерал невесело. Рука командующего в волнении задвигалась по зеленому сукну стола, что-то ища, наконец ткнулась в подставку вентилятора, включила его. Настольный вентилятор ненужно заметался — в кабинете было и так прохладно. — Ну что мне с вами, право, делать? Герой войны, один из лучших советских асов. Народу ваше имя известно, а с дивизией у вас не пошло, и тут я бессилен. — Столетов широко развел руками и, уже.несколько сочувствуя, закивал головой: — Я не собираюсь вас мучить, Антон Федосеевич, мелкими придирками и разбирательством, назначать всяческие компетентные комиссии по расследованию. Никаких злодеяний лично вы не совершили. Вы такой же государственный человек, как и я. Но согласитесь с тем, Антон Федосеевич, что у нас любого оценивают по результатам его труда. Основной принцип социализма. А у вас в дивизии набили из самолетов столько дровишек... что я просто не могу. — Командующий еще раз развел руками. — Есть, понимаете ли, суровое соотношение преступления и наказания. Так вот в соответствии с этой теорией...