— Николай Калистратович, — окликнул его Антон Федосеевич. — Докладывай в одну секунду, что там у тебя делается.
‘СКП — стартовый командный пункт,
— Десять самолетов посадил, в воздухе осталась только одна машина. Возвращается из маршрутного полета, минуты через три будет пробивать облака.
— Кто летчик?
— Старший лейтенант Перевозчиков, товарищ командир.
— Какой у него класс?
— Второй.
Несколько секунд, не больше, думал Антон Федосеевич и твердым, посуровевшим голосом приказал:
— Посадку Перевозчикову не разрешать. Пусть выйдет под нижнюю кромку облачности, пройдет над Охотской косой и сообщит, что на ее оконечности обнаружит. Есть сведения, что там на берег выбросило рыбацкий баркас. Надо спасать. Как только Перевозчиков облетит косу, пусть немедленно доложит, что увидел.
— Вас понял. Действую, — коротко ответил полковник.
Баталов прошелся по кабинету. Один резкий поворот, другой, третий. Чуть-чуть поскрипывают подошвы новых сапог.
— Вертолеты тут ни к чему, — пробормотал он негромко, советуясь сам с собой.— Только «Ан-2», только наша вездесущая «аннушка», способная взлетать или садиться почти вслепую. Но справится ли с таким взлетом и посадкой на косе Нечаев? Молодой он еще пилот.
Антон Федосеевич вернулся к столу, нажал кнопку электрического звонка и, когда выросла в дверях плотная фигура адъютанта, строго сказал:
— Капитан Староконь, из-под земли найдите мне лейтенанта Нечаева, и чтобы через пять минут он был здесь.
Староконь не стал переспрашивать, он хорошо знал, что если Баталов обращается к нему строго по-устазному, да еще таким суровым голосом, — значит, что-то случилось.
Вскоре в забрызганных грязью сапогах и летном подмокшем комбинезоне появился в кабинете очень молодой летчик, с копной плохо расчесанных вихрастых волос, едва заметным шрамом над левой бровью и большими, немного удивленными голубыми глазами.
— Товарищ командир, лейтенант Нечаев по вашему приказанию прибыл.
— Вольно, лейтенант,— кивнул головой Баталов,— дело вот в чем...
Но он не успел ничего прибавить. Динамик на стене закашлялся, зашумел, и голос из далекого отсюда воздушного пространства, несколько исковерканный помехами, ожил в нем.
— Я — сто тридцатый, я — сто тридцатый, — докладывал из своей кабины невидимый старший лейтенант Перевозчиков,— над заданной точкой -прошел на бреющем дважды, видел обломки баркаса и пять человек на суше. Трое махали белыми платками. Я — сто тридцатый. Прием.
Баталов вдавил на коммутаторе ту же самую кнопку «СКП», быстро сказал:
— Наволочкин, поблагодари сто тридцатого за выполнение задания, и пусть идет на точку... дальше постараемся справиться сами. — Поднял голову и твердым требовательным взглядом уперся в Нечаева: — Слыхал, лейтенант?
— Да, товарищ полковник.
— При какой самой минимальной видимости по горизонту и высоте ты имеешь право сажать свою машину?
Нечаев назвал две цифры. Баталов подошел к столу, побарабанил пальцами по его поверхности, строго спросил:
— А если видимость будет в два раза меньше?
— Посажу, — без малейшего колебания ответил летчик и после паузы прибавил: — Посажу, товарищ полковник, если вы разрешите полететь, хотя это и вопреки нормативам.
Антон Федосеевич подошел к лейтенанту, положил ему на плечи тяжелые руки и вгляделся в открытое, курносое лицо.
— Запомни, Олег, что бывают обстоятельства, когда с нормативами не приходится считаться. Не всегда можно летать по инструкции.
— Да, товарищ полковник, — негромко повторил Нечаев, — в особенности если речь идет о спасении людей.
— Вот-вот, — одобрил Баталов. — Я помню, ты выступал на комсомольской конференции и говорил, что у молодого летчика и в мирной жизни есть всегда место для подвига. Считай, что такая минута настала. Ты должен посадить свою «аннушку» на оконечность Охотской косы и забрать бедствующих рыбаков. Учти, что метеообстановка будет ухудшаться. Назад взлетай строго против ветра. А теперь подойди к карте, уточним маршрут.