— Еленка,— глухо сознался командир звена. — Когда она услышала от меня об этом замысле в спортзале, то потребовала, чтобы я извинился перед вами и без этого не возвращался домой. — Крымскому трудно было говорить. Обида и боль переполняли его голос.— Простите меня, Аркадий. То, что я хотел сделать, как мне казалось, в воспитательных целях, и подло и оскорбительно.
— Не беспокойтесь, — усмехнулся горько Аркадий, — из вашей бутылки шампанского я не выпил бы ни одной капли. До свидания.
В конце аллеи, начинающейся от гостиницы, он сел на скамейку и задумался. «Отец, отец, — прошептал он, — если бы ты знал, как тяжело быть обманутым!» Но отец в эти минуты был очень далеко и не мог знать, что творится с сыном. Аркадий встал с влажной скамейки, усталой походкой направился к подъезду.
В их холостяцкой комнате было светло. Андрей, оправившийся после тяжелого поединка на ринге, лежал на койке с томиком Есенина в руке и читал сидевшему за столом Серго Маджари:
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней Победила стальная конница?
— Смотри-ка, — прокомментировал Андрей Беломестнов,— как это символично. А ведь речь идет всего-навсего о жеребенке, который бежит за трактором.
Аркадий молча разделся и лег в постель.
— Ты чего такой кислый? — поинтересовался было друг.
— Да так, — отмахнулся Баталов и про себя подумал: «Эх, Андрюха, Андрюха, да разве я виноват, что есть в жизни вещи, о которых даже самому близкому товарищу не расскажешь? Вот и я такой жеребенок, — печально заключил он.— Только кто поймет? «Милый, милый, смешной дуралей, ну куда он, куда он гонится!» Как она быстро приходит, первая любовь, как горячо обжигает и разочаровывает порою!»
...Шел двенадцатый час ночи. Крымский осторожно повернул ключ и отворил дверь в квартиру. В передней было темно, он на ощупь повесил фуражку, снял офицерскую форму, отдающую аэродромной пылью и легким запахом керосиновых паров. Долго мылся под краном и чистил зубы, с клекотом полоскал рот теплой водой. Потом неуверенно вошел в комнату. Маленькая Светланка спокойно посапывала в кроватке, дверь во вторую комнату была плотно закрыта, лишь тонкая полоска голубоватого света просачивалась из-под нее, и это было самым плохим признаком. Когда Елена сердилась, она всегда закрывала дверь и зажигала ночник. Крымский мрачно вздохнул, открыл несмело дверь и остановился на пороге. Увидел высунувшееся из-под легкого покрывала обнаженное плечо жены и книгу в ее руках. Судя по всему, она только вид делала, что читает. Губы ее были плотно сомкнуты, глаза напряжены под сдвинутыми брозями.
— Лена,— робко позвал Сергей Николаевич, — неужели ты будешь дуться из-за такого пустяка?
Она закрыла книгу и медленно положила на тумбочку рядом с ночником. Движения ее и голос были размеренными и внешне спокойными, а взгляд осуждающе-твердым.
— Нет, это не пустяк, Сережа, — холодно выговорила она,— ведь ты ему в душу плюнул. Задумать такой унизительный спектакль, так зло надсмеяться над человеком... и только за то, что он произнес несколько хороших слов в мой адрес. Мне стыдно за тебя,, Сергей*
Крымский потоптался на коврике, не смея приблизиться к ее кровати, просительно сказал:
— Лена, не сгущай краски. В этом не было никакого злого умысла. Сначала мне показалось, что это будет весело и даже сам Баталов расхохочется от такого розыгрыша. Стоит ли нам заводить с тобой распри из-за этого желторотика?
Елена холодными, строгими глазами посмотрела на него и ровным, безжалостным тоном продолжала:
— Оставь меня в покое, Сережа, если не хочешь, чтобы мы серьезно поссорились. Я тебя уже однажды предупредила, что так жить нельзя. Помнишь, это было из-за Николая Петровича Арсентьева? И опять то же самое. Почему ты принимаешь решения, не считаясь со мной? Почему ты не хочешь видеть во мне равноценного себе человека?
— Но, Лена, — взмолился было Крымский,— ведь я даже извинился перед ним!
— Спасло ли это твою репутацию, Сергей! — презрительно возразила Елена. — Да и мою тоже. Иди спать. Не хочу я сегодня больше разговаривать об этом. Оставь меня сегодня одну. Это самое лучшее, что ты можешь сделать.
— Хорошо, — безропотно согласился Крымский и вышел.
Елена загасила ночник и осталась лежать на спине, глядя широко раскрытыми глазами на едва различимые в потемках подвески хрустальной люстры. Эта люстра когда-то была достоянием родителей мужа и ей досталась в качестве приданого. Елена вспомнила худощавую старушку в седых старомодных буклях, мать Сергея. Она была чопорной и любила бесконечно повторять одну и ту же назидательную фразу: «В жизни и в большом и в малом надо всегда быть честным».