—- Я — двести двадцать первый. Я — двести двадцать первый. Двигатель не запускается. Высота продолжает падать.
— Микрофон! — рявкнул Баталов и резким движением взял у опешившего руководителя полетов переговорную трубку на длинном витом шнуре. — Аркашка! — почти простонал генерал, и это горькое восклицание услышали все в притихшем вместительном зале. У генерала, видавшего на своем веку десятки смертей, кровь застыла при одной мысли, что пройдут считанные минуты — и его единственный сын врежется в землю на неуправляемом истребителе и сгорит в кромешной ночной тьме. Рука Антона Федосеевича жестко сжала микрофон. И вдруг он почувствовал, что кровь отлила от висков и холодной решительностью наполнилось сознание.
— Двести двадцать первый, — каким-то ровным, металлически строгим голосом приказал командующий. — Слушай меня внимательно. Еще раз дай высоту и обстановку.
— Я — двести двадцать первый, — донеслось издалека. — Высота — шесть тысяч. Двигатель не запустился. Сделал все, что мог. Высота пять.
Баталов сурово свел брови, и все, находившиеся на командном пункте, услыхали его команду, прозвучавшую как выстрел:
— Я — «Ракета». Двести двадцать первый, приказываю немедленно катапультироваться.
Стало тихо-тихо. Метки целей подрагивали на экранах локаторов.
— Я — двести двадцать первый, — ответил наконец воздух. — Разрешите сделать еще попытку.
— Отставить! — почти крикнул Баталов-старший. — Немедленно выполняйте команду. Прием.
Снова несколько секунд напряженной тишины, и голос из далекой ночной темноты, голос человека, уставшего бороться:
— Я — двести двадцать первый. Приказ выполняю.
Несколько минут на командном пункте длилось молчание. Наконец Клепиков нарушил его тихим вопросом:
— Антон Федосеевич, а как же дальше?
— Как обычно, — обессиленно ответил генерал. — Две поисковые группы в предполагаемый район падения самолета. Оповестить командира соседней с вами части. С рассветом поднять на поиски три вертолета. Точка!
Но Аркадий нашелся гораздо раньше, чем успела отправиться в путь поисковая группа. Около часа, подавленные, почти в шоковом состоянии, сидели на командном пункте офицеры полка. Техники и механики на самолетных стоянках негромко обсуждали случившееся, на старте перестало мигать электрическое посадочное «Т», потому что уже некому было сигналить и некого ожидать. Клепиков нерешительно шепнул командующему:
— Отдыхать будете, Антон Федосеевич? Комната в гостинице уже приготовлена.
— Какой уж тут отдых, — глухо отказался командующий. — Здесь останусь. А ты домой, Михалыч.
Клепиков еще никак не успел выразить свое отношение к предложению генерала, как раздался телефонный звонок.
— Это из штаба, — сказал руководитель полетов, — мы туда уже все доложили. Начальник политотдела просит, чтобы вы подошли, товарищ командующий.
Баталов потянулся за трубкой. Все следили за его лицом, а оно постепенно свежело, и на смену серости приходил румянец, и под кустами седеющих бровей глаза утрачивали горькую оцепенелость. Он слушал, все плотнее и плотнее прижимая к уху черную трубку, и голос Пушкарева выводил его из тяжелого небытия.
— Добрая ночь, Антон Федосеевич, хотя как же она тут, к черту, добрая, если на нас наступает рассвет.
— Он тоже не очень добрый, — вставил было командующий, но генерал Пушкарев тотчас же его прервал.
— Э, нет, Антон Федосеевич, сначала выслушай, а потом уже будешь награждать эпитетами. Ночь была действительно недоброй, а рассвет добрый. Поисковые группы и вертолеты можешь отставить. Аркадий нашелся. Жив и здоров. Ни единой царапинки. Катапультировался и приземлился мастерски. Вышел с парашютом на автостраду, и первая же машина его подобрала. И знаешь чья? Нам чертовски везет. Наша добрая фея Хильда Маер возвращалась домой с партийного актива из облцентра и доставила Аркадия прямо к тебе домой. Сейчас им Староконь занимается. Он, конечно, сначала перепугался, а сейчас они мило пьют чай и Аркадий рассказывает ему о своем приключении.