— И что из этого?
— И ничего, сама подумай. Не буду же я всё разжёвывать и класть тебе в рот. Ты вроде бы умной себя считаешь.
В такие моменты страшно хочется быть глупой и ничего не понимать, потому что от понимания сохнет во рту и тяжелеет в груди.
Однажды демон уже соблазнил её, после чего обманул. Поманил увязшего в книжках ребёнка обещанием тайных знаний и кинул, оставив на память пару шрамов и плохо гнущееся запястье. Теперь то же самое. А что может быть лучше, желаннее, чем абсолютное, безусловное понимание, на которое неспособен никто из людей, даже сестра-близнец, даже самый идеальный партнёр, никто. Кто вообще придумал такую глупость, что демоны обольщают с помощью плоти? Толстокожие, слепоглухие дураки. Что есть секс в сравнении с тем, что каждый человек в глубине души жаждет сильнее всего — быть понятым? Особенно тогда, когда все вокруг находят себе кого-то и разбиваются на пары, а сестра, самый близкий человек, неизбежно отдаляется, уходя в замужество, как в другой, чужой и неизвестный мир.
Не «я тебя люблю», а «я тебя понимаю и принимаю» — вот оно, самое страшное, самое мучительно необходимое.
Эйнли снова подошёл вплотную, стянул с ладони перчатку, убрал в сторону чёлку. Взгляд Глории взметнулся вверх, умоляя — не надо, пожалуйста, остановись. Она почувствовала прикосновение холодного пальца ко лбу и сразу за этим услышала шипение, похожее на шкворчание бекона на сковородке. Запахло палёным мясом.
— Ух ты, Глория делает мне больно.
— Ты сам делаешь себе больно, — равнодушно сказала Глория. Это была даже не месть, скорее интерес: а что будет, если наоборот, если не ты — мне, а я — тебе.
Закончив выводить уроборос на лбу, Эйнли с интересом уставился на свою ладонь. Подушечка указательного пальца стёрлась до кости, белеющей в обрамлении обугленного дочерна мяса.
Выхолащивающий хохот, безумным эхом сотрясающий галактику на пару сотен парсеков вокруг, обрушился на барабанные перепонки Глории, как боевые действия без объявления войны — неожиданно и разрушительно. Её замутило и повело, как не мутило и не вело от вырванных сердец, блестящих кишок и пирамиды из зубов. Будто её снова окунули в слёзы, только теперь в её собственные.
Эйнли смеялся и смеялся, и смеялся. Это продолжалось неестественно, пугающе долго. Человек, настоящий человек столько бы не выдержал, выблевал бы все внутренности.
Глория схватила его за лацкан жилетки и резко рванула на себя, заставляя согнуться, практически ударилась губами о его губы, как будто это начало драки, а не поцелуй. В демонических глазах мелькнул непонятный символ, и Эйнли без промедления ответил, засунул язык в глотку, сжал ладонями обнажённые плечи. Вопреки всему, Глория расслабилась, отпустила себя, чуть ли не легла на подоконник. Из тела ушло вечное напряжение, которое, казалось, ходило за ней с рождения. В голове зашумел штормовой, смертельный океан, отдаваясь макабром в ушах. Было горячо, душно и горько-сладко, до одури, до тошноты.
Она отстранилась первой, когда почувствовала струйку чужой крови, стекающую по подбородку. Отстранилась и выплюнула зуб, тоже не свой.
Эйнли не смотрел на неё, так и не открыв глаза. Уголок криво изогнутых губ дымился. Расцветший маковыми цветами рот казался свежей раной.
— Так-так-так. Ты меня удивила! Не думал, что меня можно удивить.
Глория нахмурилась. Нижняя часть её лица вся была испачкана, как у дикого зверя, только что отведавшего мяса, на языке остался металлический вкус, настолько густой и ощутимый, как будто она полоскала рот кровью. Ей срочно нужно было умыться и выполоскать эту дрянь с языка. Кран поддался с третьего раза. Плеск воды подействовал отрезвляюще, но недостаточно, чтобы окончательно прийти в себя. Никогда она не думала, что может сделать с кем-либо нечто подобное, намеренно причинить столь сильную боль, пусть временно, но искалечить, изуродовать. Так что себя она тоже удивила.
— То есть ты этого не предвидел? А как же твоё «я — всемогущая и всеведущая сущность, смотрящая сквозь время и пространство»?
— Не могу же я проследить за всем сразу, — раздражённо ответил Эйнли.
— И именно такую мелочь ты упустил? — недоверчиво спросила Глория. Она хотела услышать, что это было предопределено, что выплеснутые на него слёзы, подвесные сердца и пирамида неизбежно вели к этому, что ради этого всё и было затеяно. Иначе зачем? Почему именно сегодня, спустя столько лет невнятных, ленивых гадостей?
— Не зли меня, славная моя!
— А то что?
— Когда ты меня боялась, было веселее.
— Врёшь. — Глория скрестил руки на груди. — Причём бессовестно.
— Пф, лошь — моё фторое я, — нечётко сказал Эйнли, поправляя что-то в своём малость подпорченном рту. — Если я правильно помню, то у тебя, кажется, была лекция? Почему бы не начать собираться, м? Понимаю, я, конечно, неотразим и оторваться от меня невозможно, но всё же. Ты же теперь взрослая девочка и должна отвечать за свои поступки. Так, славная моя? Ха-ха! Какой дурью всё-таки забита твоя прекрасная кудрявая башка! — Он порывисто чмокнул Глорию в макушку, пачкая волосы кровью. — Думаю, на этом нам стоит попрощаться. Не прощу себе, если ты прогуляешь работу.
Хорошо. Просто отлично. Теперь можно было вернуться к нормальной жизни, к себе нормальной, забыть произошедшее как страшный сон, вести занятия, помогать Стейси с подготовкой к свадьбе, встречаться с друзьями, сходить на свидание, к психотерапевту, в супермаркет, приготовить ужин, проглотить таблетки. Чтобы только понять, что всё изменилось. Она сама изменилась, а не застряла в родном городе, в домике на дереве, засыпанной книжками с тёмными тайнами.
— Но я ещё вернусь.
Это как будто было вопросом. Глория неопределённо дёрнула плечом.
— Да. Ладно. Не отстанешь же. Только давай без зубов в следующий раз.
Эйнли хищно оскалился.
— Совсем без зубов?
— Боже, нет, с зубами, но чтобы не больше тридцать двух. — Подумала ещё и добавила на всякий случай: — И чтобы все были во рту. В твоём. Твои зубы в твоём рту. Я ясно выразился?
— Ух ты, какая заявка на доминирование. Я весь дрожу, славная моя.
— Пошёл вон.
Перед тем, как исчезнуть, Эйнли посмотрел на неё с болезненной, страшной серьёзностью и произнёс:
— Знаешь, кто вырастает из любопытных детей, Глория? Очень любопытные взрослые.
Такие, которые из любопытства целуются с могущественными демонами, например.