Он очень не хочет, чтобы принимали меры… В этих словах он чувствует угрозу.
Нет, не надо принимать меры.
Как хорошо, что он есть — наш малыш.
В рождении человека всегда заключена великая тайна. Ведь мог не родиться. Мог родиться — Другой… И неужто не было бы рядом вот этого малыша, пытливо вглядывающегося в окружающий его большой и такой сложный мир. И никто никогда так и не узнал бы, какой он, этот малыш.
— Сядь прилично, — говорят ему.
Малыш откидывается на спинку стула, выпрямляется, насколько это только возможно, становится серьезным и строгим. На одну минуту.
Конечно, так долго не просидишь.
Но одну минуту он сидит, как ему думается, вполне прилично.
…Родился ребенок. Не было никого и ничего. И вдруг он появился, закричал. От удивления? От страха? От неожиданности? От восторга?
Что он хотел сказать своим первым криком, этот малыш? Я здесь. Я вижу. Я хочу. Я люблю. Я радуюсь. Я огорчаюсь. Мне хорошо. Мне больно. Дайте мне есть. Дайте мне пить…
Шли дни, месяцы. Появлялись новые и новые желания, в которых были выражены жизненная сила, стремление утвердить себя. Он еще не умел разговаривать, но мы как бы слышали эти слова:
— Вынесите меня в садик, и пусть я там дышу, там веселее дышать.
— Дайте мне вас потрогать, чтобы знать, из чего вы сделаны. Ведь я только что вошел в этот мир, в котором и земля, и небо, и деревья, и травы, и шелесты, и шорохи, и слова человеческой речи, и песни. И всё это для меня!
…Когда он, малыш, смотрит на вас, кажется, что он всё понимает, всё знает, но из скромности, только из скромности, спрашивает:
— А это — что? А это — зачем? А это — почему?
Кое-что он знает и понимает, — это несомненно. И этого «кое-что» не так уж мало. Одних он любит, к одним тянется, от других отворачивается. Как-то разбирается всё же в людях.
Вот пришла гостья. Большая. Нарядная. Пахучая. Вся комната наполнилась острым, пронзительным запахом духов. Она посадила малыша на колени, и он стал задыхаться. Она сказала ему:
— Ку-ку!..
Затем пободала его двумя пальцами.
Выполнив всё это, она сняла его с колен, зачем-то посмотрела на свои руки и сразу же забыла о малыше. А он посмотрел на гостью и сказал просто, небрежно, но достаточно зло:
— Вы — сундуки!..
Что за странное ругательство!
Где малыш его только подхватил?
Но надо признать, что он всё же был вежлив. Он обратился к гостье на «вы».
Кире сказали:
— Выйди из комнаты, скверный мальчишка…
Он вышел.
И сразу же постучал в дверь к Ивану Яковлевичу, соседу. Вошел он с виноватым лицом. Возможно, притворялся. Возможно, играл. С детьми это бывает. Кира с первых же слов признался:
— Я нагрубил…
— Как же так, малыш?
— Я сказал грубость…
— Ах, как нехорошо!
— Я нечаянно…
Когда он сделает что-нибудь недозволенное, он обязательно произносит это магическое слово: нечаянно.
Даже тогда, когда только собирается сделать недозволенное:
— Я сейчас возьму папину пластинку… нечаянно.
Пластинки ему строго-настрого запрещено брать. Ими распоряжается только папа.
Затем малыш рассказывает Ивану Яковлевичу о плохом мальчике Юре. Это очень плохой мальчик. Он делает всё, что не разрешено делать. Он плохо ест. Он сам заводит проигрыватель. Он сломал пластинку. Ах, какой плохой мальчик, этот Юра! Плохой, очень плохой. Не хочет пить рыбий жир…
Мальчик этот — выдуманный.
Кира его сочинил.
И надо думать, что он ему несколько завидует, этому выдуманному Юре. Как много он, Юра, может себе позволить безнаказанно.
Затем малыш поет песню, в которой есть такая строка:
«Мы смерти смотрели в лицо»…
Это вызывает улыбку, когда четырехлетний малыш поет слова о смерти, которой он смотрел в лицо.
Затем малыш говорит Ивану Яковлевичу:
— Вы отдыхайте, а я пойду… Я вам не буду мешать…
И уходит.
Но Иван Яковлевич не собирается отдыхать. Он тоже уходит. Спускается по лестнице с третьего этажа. В нише у входной двери он видит мальчика несколько постарше малыша. Мальчик прячется. Должно быть, идет игра в прятки.
С каждым годом в доме всё больше и больше малышей. Их всё больше и больше во дворе, в детских садах, в стране. Они растут.
«Смотри, — говорит самому себе Иван Яковлевич, выйдя во двор, — вот этот уже пошел в школу, а вот эту я что-то не помню…»
«Как же ты не помнишь, — укоряет он себя, — ты же сам говорил, что она сорвиголова, любому мальчику под стать. Она выросла, вот в чем дело… Она выросла… Она совсем большая… Вот в чем дело…»