Мальчик послушно подъехал, протирая на заду тонкую парусину.
– Сиди смирно… – Девочка тампоном промокнула его колени и щеку. Бросила покрасневший марлевый комок вниз (толпа вокруг памятника стремительно редела). Достала коричневый пузырек.
– Не вздумай дергаться… Молодец… У тебя воротник нашей школы и полоски четвертого класса. Почему я тебя не видела? Я всех четвероклассников знаю.
Мальчик отвернулся и треугольным подбородком уткнулся в плечо.
– Ну, что молчишь? Отвечай давай!
Он не стал противиться такой решительности. Пробормотал:
– Это не мой воротник… Вообще все не мое…
– А чье же?
– Не знаю.
– Как не знаешь? Ну-ка, говори!
“Какое ее дело?” – сердито удивился Лён. И хотел уже вступиться за младшего. Но тот мигнул и спросил шепотом:
– А ты никому не проболтаешься?
– Про что?.. Ну, ладно, никому ничего не скажу.
Тогда он нехотя признался:
– Я стащил эту одежду на пляже… У того мальчишки наверняка что-то еще есть, а у меня было тряпье…
– Ты кто? Беженец?
Он посопел и сказал:
– Да.
Девочка умело присвистнула.
– Дела-а… А не похож. Ты с кем сюда приехал?
– Ни с кем, один. Я думал бабушку найти. Но люди в том доме сказали, что она умерла… Я ее плохо помню, она к нам в Орлиное приезжала, когда я был совсем маленький…
“Орлиное – это на границе Йосской области”, – вспомнил Лён. Девочка насупилась и спросила довольно безжалостно:
– Ты, значит, сирота?
– Значит… – насупился и мальчик. – Мама и папа были в автобусе, который обстреляли с поста. И сожгли…
– Кто обстрелял? – спросил Лён. Довольно глупо.
– Да уж ясно, что не йоссы! Они по женщинам и детям огонь не открывают…
– Ага! И заложников не берут! И вообще у них белые крылышки за спинами, – не сдержался Лён.
В синих глазах мальчишки – металлический блеск:
– А ты там был?
“Что же я за болван! – ахнул Лён. – Ведь он же потерял отца и мать!”
Основы этикета и рыцарства воспитывали в юных гвардейцах старательно. За необдуманные слова принято извиняться.
– Прости, я не хотел тебя обидеть.
Мальчик опять округлил рот. Изумленно. Такие слова – от оборванного уличного пацана!
А девочка не удивилась. Сказала слегка ворчливо:
– Давно бы так… – Кивком бросила очки о лба на нос. Повернула их к Лёну: – Ты сможешь о нем позаботиться?
– Как? Я же сам бездомный!.. – И чтобы не было лишних расспросов, сказал сразу: – Меня поперли из военной школы в Ато-Карне. За то, что на посту разглядывал в бинокль планеты… Ну и наплевать, надоела казарма. А сюда приехал, потому что хотел увидеть море…
Украдкой он сцепил пальцы: чтобы судьба не отомстила за обидную ложь в адрес школы. А девочка придвинула в подбородку колени, попыталась натянуть на них подол юбочки и опять – к Лёну:
– А что собираешься делать?
– Понятия не имею… Может, попрошусь в рыбаки.
– Тебя-то у них и не хватало!
– Тебя-то здесь и не спросили!
Она не стала огрызаться в ответ. Почесала над очками бровь. Вздохнула, как уставшая тетенька:
– Что же с вами делать? Свалились на мою голову…
– Мы?! Свалились?! – вознегодовал Лён. – Ты сама на нас свалилась!
– Вернее, взлетела, – уточнил беженец в краденой голландке. – С земли – сюда.
– С нашей помощью! – поставил увесистую точку Лён.
Она покивала:
– Вы мня спасли. Ладно… Вам нужна крыша над головой?
– Да, – быстро сказал маленький беженец.
Лён пожал плечами. Он был уверен, что обойдется без помощи девчонки. Но… почему-то не хотелось так сразу расставаться с ней. И с этим вот растрепанным и решительным пацаненком. Худо все-таки совсем одному. А мальчик, что ни говори, похож на маленького гвардейца-барабанщика. Даже не пикнул, когда она его прижигала… Лён сказал:
– Крыша – это хорошо. Если только не в полицейском приемнике для беспризорников…
– Вы за кого меня принимаете!
– Пока ни за кого, – улыбнулся Лён. – Мы же тебя не знаем. Скажите хотя бы ваше имя, сударыня.
Девочке видимо пришелся по душе светский тон. В ней – нескладной “очкарке” – шевельнулось кокетство:
– Меня зовут Динка. Или Дож-Динка. Знаете, почему? Из-за этих капель… – и она тронула мочку уха. Там блестел крошечный шарик-сережка.
– Правда похоже! – обрадовался мальчик. – А меня зовут Зорко… Или Зорито. Иногда…
– А меня Леонтий… Или попросту Лён.
– А меня не только Дож-Динка. Иногда еще – Ль-Динка.
– Потому что капли иногда превращаются в лед, да? – весело догадался Зорко.
– Не в том дело. Просто Динка из Льчевска. Дедушка так зовет иногда. Я сшила ему льчевский флаг…
– Твой дедушка владелец судна? – проявил догадку Лен.
– Он владелец крепости и смотритель маяка. Вы можете у него жить. Сколько хотите.
– Он нас не прогонит? – опасливо спросил Зорко.
– Не бойся. Ему будет веселее.
– Крепость и маяк – это весьма романтично, – Лён опять подпустил в разговор светскую тональность.
– А ты думал! – И она, прихватив юбочку, поехала с постамента, будто с ледяной горки. Ребята – за ней.
И пошли через площадь, на которой было теперь пусто. О случившемся напоминали потерянные туфли, растоптанные сигарные коробки и раздавленные на брусчатке очки.
Старик и дети
В старике Августе как бы сочетались два человека. Один – этакий отставной матрос береговой службы, привыкший к неторопливой одинокой жизни и нехитрой работе. Другой – старый интеллигент-книжник с манерами джентльмена и склонностью к философским умозаключениям.
Ходил он в холщовых штанах и в обвисшей вязаной фуфайке, но под фуфайкой всегда была чистая сорочка. И брился старик тщательно, каждое утро, а редкие пепельно-седые волосы гладко зачесывал на прямой, как натянутая нитка, пробор.
Большие квадратные очки старика всегда были хрустально чисты, он то и дело протирал стекла подолом. Но смотрел старик Август на собеседников обычно поверх очков – разными своими глазами – один серый, другой серо-зеленый. В левом (серо-зеленом) глазу зрачок был не круглый, а с короткой отходящей вниз щелкой и напоминал замочную скважину. Иногда казалось – многомудрый Август смотрит через эту скважину в твое нутро. Впрочем, так было лишь поначалу. Скоро мальчишки привыкли. Тем более, что старик ни о чем не спрашивал: пришли, ну и живите, на Земле всем должно хватать места…
В городе Льчевске никому не было дела до того, кто такой старик Август. Вернее, кем он был раньше.
А был он профессором университета, доктором астрономии и философии и директором столичной обсерватории. Его научные труды пользовались известностью во многих странах.
Но все это было во времена, когда страна, хотя и называлась Империей, жила без императора. И ничего жила, не хуже соседних государств. Однако случились выборы в Государственный совет, и на них победили люди, считавшие, что без императора никак нельзя. И тогда императора тоже выбрали. И стали бороться за укрепление его власти.
Боролись везде. В академических кругах – тоже. И вот на какой-то научной конференции бойкий молодой член-корреспондент внес предложение: надо, мол, господа ученые, активно выступить в поддержку императорской династии. И попросил высказаться на эту тему авторитетного философа Августа Кристиана Горна.
Профессор высказался. В том смысле, что он занят проблемами многомерного космоса, и что по сравнению с этим космосом император с его династией и всеми его заботами такая несоизмеримая малость, что недостойна даже микроскопа. А он, доктор Горн, привык иметь дело с телескопами повышенной кратности.