– А зачем он вообще здесь? – удивилась я. – Я имею в виду в России?
– Группа американских товарищей приехала перенимать опыт, – пояснил Вовка. – Разместить велено по семьям. На гостиницу, сама понимаешь, у нашего ведомства денег нет. А у нас с Дусико ремонт, краска…
– Да помню: обои, пещера… Только вот скажи мне, родственник, это какой же такой у вас в конторе необыкновенный опыт, что его приехали перенимать аж из неблизкой Америки? Ладно, – махнула я рукой, – пусть живет! Я его научу родину любить!
– Зайцева, – забеспокоился Ульянов, – вот только этого не надо! Прошу тебя как человека: без выкрутасов…
– Ну, это уж как получится, гражданин следователь! Сам знаешь, я за себя не отвечаю! Не волнуйся, Вова, – успокоила я Ульянова, заметив в его глазах мольбу, – все будет о'кей! Я устрою господину Доуэрти культурный отдых по полной программе!
Последнее заявление еще больше обеспокоило старшего следователя. Но выхода у него не было, и он лишь горестно вздохнул. Я растянула губы в улыбке: – Ну что, Рассел? Welcomе in Russia!
Доуэрти энергично затряс головой и неожиданно заявил:
– Горбачьефф… Пьерьестройка… Водка… Икра…
– Во дает янки! – восхитилась я. – Даже про икру вспомнил! Споемся, амиго!
Я вскинула руки, сцепленные в замок, вверх, потрясла ими в воздухе и, обратившись к Вовке, спросила:
– Чего это он такой политически неграмотный? Перестройка, Горбачев… А у тебя никого получше нету?
Ульянов развел руки в стороны, мол, выбирать не приходится.
– All right, – кивнула я, – мы его слепим из того, что дали! Рассел, нихт Горбачев, перестройка – капут, икра – дорого! Вова, а он по-русски совсем не андестенд?
Рассел поморгал и ответил по-русски, но с сильным американским акцентом:
– Я немножко говорю на русский. Перед отправкой Россия мы учили язык два месяц. Трудно! Я еще очень много не понимать…
– Ну вот, слава тебе господи! – с облегчением выдохнула я. – Значит, сумеем договориться. Я, конечно, английский знаю. Только англичане меня почему-то не понимают. Вернее, понимают, но не очень… как-то через раз… За два месяца русский, естественно, не выучить. В нем одних падежей шесть штук! Но ты не расстраивайся, Рас, жизнь научит!
Вовка внимательно слушал мой монолог и кисло улыбался.
– Что ж, Рассел, – Ульянов поднялся, – устраивайся здесь, а завтра я за тобой с утреца заеду.
Доуэрти согласно кивнул, и мужчины скрепили договор крепким рукопожатием.
– Жень, – уже на пороге обратился ко мне следователь, – ты это… не очень-то… ну, в смысле…
– Все-все, гражданин начальник, я все поняла. Американец будет в порядке, ты ж меня знаешь, Вовасик!
– Да уж, – печально вздохнул Вовка, – именно это меня и беспокоит! Я тебя очень прошу: не роняй честь государства перед иностранцем…
– За все государство я отвечать не берусь, а честь родной прокуратуры соблюду, – твердо пообещала я. – Все, Вовасик, пока! Пойду американца воспитывать. Привет семье!
Вовка еще раз вздохнул и ушел, а я вернулась в комнату.
Рассел по-прежнему сидел в кресле, но уже не улыбался, а, прикрыв глаза, о чем-то размышлял. Вполне вероятно, вспоминал свою далекую родину. При моем появлении он открыл глаза и поинтересовался:
– Женька, где я можно принять душ и переодеваться?
Я отвела гостя на половину Вениамина.
Венька – наш с Ромкой давний друг, а с Алексеевым у них еще и совместный бизнес. До свадьбы мы с Ромашкой соседствовали. После вступления в законный брак объединили жилплощади и до поры до времени жили в трехкомнатном дворце. Однако всему на свете приходит конец. Пришел он и нашему с мужем блаженству в «царских» апартаментах – Веник прочно занял мою однокомнатную конуру. А что поделаешь? Друг все-таки! Жизнь Веньку, конечно, потрепала. Он прошел путь от химика до бомжа. С моей и божьей помощью ему удалось вновь обрести статус социально полноценного человека. А природный ум и оборотистость сделали из него бизнесмена.
В последнее время Веник стал часто где-то пропадать по ночам. На все мои расспросы он только ухмыляется и молчит, как ветеран партизанского движения. Алексеев, конечно, знает причину отлучек друга, но из-за мужской солидарности не желает удовлетворять моего любопытства и тем самым страшно меня нервирует.
Показав американцу удобства, я сказала:
– Действуй, Рассел. Потом слегка перекусим и в музей отправимся – будем расширять твой кругозор.
– Музей? Какой музей?
– А он у нас только один, да и тот краеведческий, – ответила я и пошла сооружать нехитрый обед.