Снова Санька нащупывал путь, а «Москвич» пятился теперь задом до просеки.
Потом выбрались на шоссе. Потом мчались двадцать три километра до Зеленогорска, до больницы.
Дежурный врач сказал, что успели в самое время. Еще бы час-полтора, и было бы поздно. А для любого и так было бы поздно. Для любого, сказал врач, у которого не такой железный организм.
Санька ездил к Вячеку почти каждый день все три месяца, пока тот лечился.
И три месяца Вячек убеждал Саньку, что тот не виноват.
И почти убедил. Но только почти.
ГЛАВА X
Солнце припекало уже всерьез. Снег быстро таял, обнажая черную, курящуюся паром землю. Вылез на свет божий, обнажился весь мусор, накопившийся за зиму. Во всей своей неприглядности бросались в глаза груды брошенной арматуры, обрезки труб, кучи опилок, какие-то бесформенные тряпки непонятного происхождения. Журчали ручьи. На сапоги налипали пудовые комья грязи. Надсадно выли, буксуя в лужах, машины.
Весна будоражила, тревожила. Кровь тугими толчками билась в сердце, быстрее обегала свой путь по человечьим жилам, и оттого все ходили немножко не в себе, будто в легком подпитии, невпопад улыбались, смеялись любым пустякам, и все казалось легким и выполнимым.
И даже когда выяснилось, что с колодцами для задвижек не все ладно. Санька поначалу не очень расстроился. Но это только поначалу. А расстраиваться было из-за чего. Колодцы заливало водой, затопляло.
Зимой абсолютно сухие, пятиметровой глубины, мощные цельнобетонные колодцы с установленными в них многотонными чугунными задвижками теперь до половины заполнялись талой грунтовой водой.
В том, что все делалось в точности по проекту, утешения было мало.
Такие колодцы проектировались впервые, и не мудрено, что проектировщики могли ошибиться.
А вот строителям ошибаться было не с руки, могли бы и догадаться, что так получится. Могли бы подать рацпредложение и сделать по-своему. Однако не подали, не сделали — не догадались.
Вообще-то, когда приходили новые чертежи, новый проект, Балашов обычно звал Филимонова, двух-трех самых опытных рабочих, и они начинали скрупулезные поиски в нем слабых мест, несоответствий, а то и просто нелепостей.
Называлось это ловлей блох, или подачей «рации». И обычно блох было достаточно много и в технологии работ, и в выборе материалов, и в чисто инженерных решениях.
Потом подавали оформленные на специальных бланках рацпредложения — общие, если дело касалось вещей серьезных и дорогостоящих, и отдельные, если по мелочи.
Помимо премий, иногда довольно больших, это давало Саньке и рабочим чувство своей причастности к творчеству да и делу, качеству работы, приносило ощутимую пользу.
Причем к чертежам, к проектам допускались все рабочие, вся бригада — кто пожелает. И если кому-нибудь приходила в голову дельная мысль, Балашов не отказывался помочь оформить ее технически грамотно, сделать чертеж. И при этом никогда не позволял себе лезть в соавторы, если даже имел на то право, сделав большую часть работы, дополнив и развив мысль рабочего. Не ставил он своей фамилии. Принципиально не ставил.
Он знал, что такое частенько практикуется некоторыми мастерами и прорабами, знал даже, что это считается чем-то вроде нормальным и естественным.
Однажды Санька имел на эту тему не очень приятный разговор с одним из своих коллег. Тот остановил его в многолюдном коридоре управления и так, чтобы слышали другие, громко сказал:
— Ты что же это, друг ситный, выпендриваешься? Лучше прочих быть желаешь? Мол, я один честный, голубь белоснежный, а остальные черные вороны?
— В чем дело? Я вас не понимаю, — отозвался Санька.
— А в том, что я сегодня рацию за одного балбеса сделал и подписал ее по полному моему праву, а он мне прямо в глаза, при всех: а у Балашова, говорит, в бригаде за рацию тот деньги получает, кто ее придумал.
— А вы полагаете, — спросил Санька, — надо, чтоб было наоборот? Чтоб получал тот, кто ничего не придумал?
— Да он бы без меня хрен получил, а не премию. Он двух слов по делу связать не может, а тут еще три чертежа. Этак он хоть половину премии получит, а без меня бы во! — разъярился прораб и пошевелил сложенной фигой.
— Но ведь мысль-то была его! Придумал ведь он?
— Придумать всякий дурак сумеет, ишь делов-то на пальцах объяснить! Пусть попробует оформить!
Санька усмехнулся:
— Не всякий дурак может придумать. Вы ведь не смогли.
— Ты... ты мальчишка! Сопляк! — заорал прораб. — Ты сколько здесь работаешь?
— Третий год.
— Третий! А я двадцать третий! Яйца кур учат! Обнахалились совсем желторотые, понимаешь!