— Даша рожает, жена, — сказал Санька.
— Давно?
— С четырех часов утра.
— Так чего ж... какого ж черта вы здесь сидите? — заорал Филимонов.
— Не знаю, — тихо ответил Санька.
— Где рожает-то?
— В больнице Отто...
— Тьфу, пропасть!
Филимонов швырнул кепку на стол и выбежал из прорабки.
Его долго не было. Потом Санька услыхал тяжкий топот сапог за стенкой, и тут же влетел запыхавшийся, красный, улыбающийся — рот до ушей — Филимонов и заорал на всю прорабку:
— Родила! Только что родила!
Санька вскочил, вцепился Филимонову в отвороты куртки, затряс его:
— Кого? Кого родила-то?
Тут Филимонов ужасаю засмущался, оглянулся беспомощно на рабочих, пожал плечами и тихо сказал:
— Не спросил... Вот же болван! Ну и идиот! Не спросил... Так обрадовался, что забыл спросить.
В ту же секунду Санька сорвался с места и ринулся к телефону, за ним, грохоча сапогами, топал бригадир.
Когда Филимонов подбежал к будке телефона-автомата, Санька уже выходил оттуда.
Он шел покачиваясь, неуверенно, на лице его было недоуменное, какое-то недоверчивое выражение.
Он увидел Филимонова, и губы его неудержимо расползлись в широчайшую улыбку.
— Сын, — сказал он. — Сын! У меня сын! Мой!
Санька стукнул себя кулаком в грудь и захохотал.
Потом кинулся к Филимонову, стал обнимать его, тискать и все орал не переставая:
— Сын! Сын у меня!
— Это здорово, — говорил Филимонов. — Сын — это здорово. А у меня дочка. Хорошая девочка, славная. Но сын это здорово!
Было пятое ноября. Всюду уже трепыхались флаги.
А Саньке казалось, что все это для него. И смеются оттого, что сын родился, и флаги, и корабля на Неве, и лампочки разноцветные горят. Он накупил кучу всякой всячины,отнес в больницу.
И получил первое письмо от Даши. На каком-то обрывке оберточной, промасленной бумаги слабым, расползающимся почерком было написано:
«З д р а в с т в у й, С а н е ч к а!
Сейчас мне хорошо. А было плохо. Ой, Санька, как все это ужасно — больно и долго. Но у меня еще ничего. Говорят, я молодец. Другим хуже — сутками мучаются. А я быстро. Мальчишка страшненький. Родился синий-синий. Волосики черные. Толстощекий, с толстым носом. Когда он родился, мне его подсунули, — показалось, что у него большие синие глаза, а теперь приносят кормить, а он их вообще не желает открывать, только чуть-чуть щурится. Морда красная, выражение лица упрямое, строит мне рожи и плохо ест — то засыпает, то плюется. Относится ко мне плохо. Но все равно он на свете самый лучший.
Мы тебя целуем!»
На следующий день Саньке с утра уже не сиделось на месте.
Он принялся бродить по родным, по знакомым и всюду отмечал величайшее событие своей жизни.
К середине дня он соображал уже довольно плохо.
Но одна мысль засела в его голове очень прочно: он должен повидать Дашу. Во что бы то ни стало повидать.
С пьяным упрямством он несколько раз пытался пройти внутрь больницы, и всякий раз его со скандалом выставляли оттуда. Тогда он расспросил, куда выходят окна палаты № 68, и выяснил, что палата эта на третьем этаже, а рядом с окном по стене проходит пожарная лестница. Надо же! Десятки окон в больнице, а лестница проходит как раз рядом с Дашиным окном.
И Санька решил, что это судьба подсказывает ему самое простое и правильное решение. Он полез по пожарной лестнице.
Лестница была проржавелая, и в первые же секунды Санькин выходной костюм покрылся рыжими расплывчатыми полосами.
Но ему все было трын-трава. Он упрямо лез вверх. Внизу послышался какой-то неясный гул.
Санька осторожно поглядел на землю и увидел довольно большую толпу. Все стояли, задрав головы, показывали на него пальцами. В толпе там и сям белели халаты возмущенных медицинских работников.
Санька приветливо помахал толпе рукой и полез дальше.
Окно третьего этажа было за двойными, необычайно пыльными рамами и, как ни старался Санька, ничего, кроме расплывчатых светлых пятен внутри, рассмотреть не мог.
Тогда он встал на самый край лестницы, одну ногу поставил на обитый жестью подоконник и приник к стеклу носом. В тот же миг нога его соскользнула с подоконника, тело тяжело дернулось, и Санька повис на одной руке, судорожно нашаривая ногами ступеньки.
Внизу раздался дружный вопль.
Перекладина лестницы безжалостно врезалась в Санькину ладонь, срывая кожу на ней, и Санька почувствовал — еще секунда и он сорвется, упадет и убьется.
И сразу протрезвел.
Он вцепился второй рукой за край лестницы, обвил его ногами и, скользнув вниз, сел на перекладину.