— Вы не имеете права обыскивать женщину. Тем более что она не совершила ничего незаконного.
— У нее могло быть оружие…
— Да, но ведь в руках у нее ничего не было. Значит, она не собиралась его применять, если даже оно и было. А вернее всего, это ваши домыслы.
В рассуждениях Загорского была логика. Василий промолчал.
Это был один из тех случаев, которые не имели ни продолжения, ни объяснения. В бурную пору они проходили незамеченными.
3
Осень выдалась капризная: то вёдро, то ненастье. И все же даже в дождливые дни случались минуты, когда уже слабеющее солнце освещало город, и тогда он становился особенно привлекательным.
Удивительны были причудливые контрасты Москвы, в которой, казалось, совмещалось несовместимое. Красные флаги революции реяли над древними стенами Кремля. Красноармейцы с пятиконечной звездой на фуражках стояли на часах у древних ворот. Отряды ЧОНа, уже подтянутые по-военному, проходили по улицам.
Еще жили своей лихорадочной жизнью старые рынки города — средоточие всех осколков буржуазии и спекулянтов.
Еще в кадильном дыму множество церквей возносили к небесам молитвы о погибели большевиков. А в кривых арбатских переулках за плотно завешенными окнами готовили новые подрывные планы тайные враги Советов.
Еще утаивали спекулянты хлеб первых советских урожаев, и рука голода все еще сжимала горло красной столицы. И все же Москва стояла твердо.
«Бдительность! Революционная бдительность! — призывали обращения Советской власти к народу. — Враг не добит, он коварен и жесток!»
Московские большевики послали в ЧК своих лучших людей. Московский комитет партии участвовал в работе ЧК, и то, что все коммунисты ощущали себя призванными на борьбу с контрреволюцией, придавало этой работе размах и действенность.
В этот день коммунисты Москвы собрались на общегородскую конференцию.
Василий высматривал Веру в потоке, медленно вливающемся в зал. Среди темных пальто и кожаных курток мелькали красные платочки активисток, но Веры не было видно.
Прозвучал звонок, и гул собрания постепенно затих.
Василий следил за Владимиром Михайловичем. Загорский сидел за столом президиума, бегло окидывая взглядом зал, оценивая его плотные, без пробелов ряды, выжидательную тишину и то настроение приподнятости, которое было присуще таким собраниям.
— Чуть не опоздала! — бросила Вера шепотом.
Василий быстро пересел на откидное место и Вера села рядом.
Загорский уже стоял на трибуне. И Василий и Вера, встречаясь с ним каждый день и подолгу бывая вместе с ним, казалось, прекрасно знали его. Несмотря на это, каждое его выступление перед людьми было по-новому интересным и значительным.
Василий нагнулся к девушке и сказал:
— Все-таки нам повезло, что мы работаем с таким человеком!
Она кивнула, улыбнувшись Василию темными оживленными глазами, и стала слушать.
Загорский делал первый доклад как представитель Комитета обороны. Сначала он рассказал, как и зачем был создан этот комитет. Владимир Михайлович говорил кратко и деловито, но Василий и Вера представляли себе, что кроется за немногословием оратора.
Комитет обороны принимал на себя первые удары всех вражеских выступлений, всех волнений в столице. В него входили только пять человек, но он действовал быстро и успешно, потому что живой и каждодневной была его связь с районами.
Доклад секретаря МК слушали с особым вниманием, потому что речь шла о самых насущных задачах московских большевиков.
Республике Советов снова угрожают извне и внутри черные силы реакции. Загорский докладывал, какие меры приняты в связи с этим. Накануне Василий объезжал с ним предприятия Москвы. Владимир Михайлович предложил создать на них «Партизанские отряды», и это увлекло, особенно молодежь. Отряды перешли на казарменное положение. Наряду с воинскими частями все они были на строгом учете.
…После Загорского выступал Дзержинский. Василий предполагал, о чем будет говорить Феликс Эдмундович: только что был раскрыт контрреволюционный заговор и ликвидировали организацию, руководимую «Национальным центром», которая намеревалась захватить власть в Москве.
Председателя «Национального центра» Щепкина чекисты захватили в то время, как он принимал донесение от посланца Деникина. Был раскрыт и ликвидирован еще один военный заговор. Среди заговорщиков оказались кадеты, черносотенцы и эсеры, которых объединяла ненависть к Советской власти.
Конференция одобрила работу Комитета обороны и ВЧК. Говорили, что раскрыт самый крупный вражеский заговор в Москве. Как обычно, конференция закончилась пением «Интернационала».
Делегаты расходились группами. Василий подошел к Загорскому, но тот сказал, что освобождает его до утра: он едет сейчас вместе с Дзержинским.
Василий бросился отыскивать Веру. Он нашел ее уже на улице.
Как всегда, когда случалась свободная минута, они отправились бродить по Москве. Стоял уже вечер. Редкие газовые фонари светили тускло. Дождь перестал, но деревья еще стряхивали крупные капли на непокрытые головы молодых людей, медленно идущих вверх по Тверской.
На Страстной площади, возле стеклянного павильона, откуда лучами расходились трамвайные линии, толпился народ. Мальчишки — продавцы вечерних газет кричали нараспев:
— Раскрыт заговор, новый буржуйский заговор! Конец контрреволюции! Конец шпионского гнезда!
— Если бы последний! — вздохнул Василий.
— Ты думаешь, что в Москве не всё с ними покончено?
— С контрой? Наверное, нет. Конечно, сейчас разгромлена огромная сила, но какие-то корешки остались. Всё очень трудно, сложно.
Они свернули на Большое Садовое кольцо и пошли в сторону Садово-Кудринской. Свет редких фонарей падал на листья старых лип, отчего они казались металлическими.
Василий сбросил свою тужурку на сырую скамью. Они сели тесно друг к другу, как-то особенно ощущая, что их только двое на этом безлюдном вечернем бульваре, полном шелеста деревьев и смутных отголосков городского шума. И оттого, что они только что были среди множества людей, — это их уединение чувствовалось особенно сильно. Василий обнял плечи девушки.
Он знал теперь, почему в ней нет беззаботности, беспечности ее сверстниц. И ее беды — отец отравлен газами на войне, брат убит на колчаковском фронте, мать умерла от тифа — он принимал на себя, как свои беды.
«Я буду заботиться о ней всегда», — сказал он про себя, не решаясь произнести эти слова вслух. Но ему показалось, что он произнес их и что эти слова навсегда связали его с Верой.
«Да ведь у нас еще так много впереди. Все будет хорошо». Эта простая мысль пришла к нему вместе с ощущением теплого Вериного плеча, запахом мокрого палого листа, дуновением сырого ветра.
Был поздний вечер 24 сентября 1919 года.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Донат Черепанов, по кличке «Черепок», прочел объявление о предстоящем собрании московского актива в тот день, когда это объявление было напечатано в газете. Еще не дочитав до конца, он понял, что это единственный и последний шанс.
Все его прежние попытки наталкивались на стену. Стену бдительности. Стал опасным каждый шаг. Глаз соглядатая мерещился Черепанову в каждом окне, мимо которого он проходил. Ему чудились шаги за спиной, легкий щелчок взводимого курка на ночной улице. Кто-то тихо называл его по имени — и исчезал за поворотом. Он сходил с ума. Он почитал себя человеком храбрым, стойким, не поддающимся панике. И он терял себя.
Когда это случилось? Когда началось у него это странное состояние словно бы беспрерывной лихорадки?
Может быть, в тот вечер, когда ушла Белла? Странно, что в его теперешнем положении, при полной ясности предстоящего уже завтра, он все еще думает о ней. Но ведь тогда, когда она была с ним, не было ясных перспектив.
Впрочем, нет, все было ясно. Что именно? Планы были ясны. Только дата не назначена. Случай не подворачивался. А дата, дата — это страшная вещь. Это — уже ни шагу в сторону или назад. А только вперед, к цели. К долгожданной цели. Но почему все-таки ушла Белла?