Бет кивнула.
— Вы правы. Дик часто говорил, что чувствует себя здесь, как на необитаемом острове. Знакомых у него почти не осталось.
— Могли бы вы назвать две-три фамилии? Таких людей, с кем бы он переписывался или кого бы навещал.
Бет посмотрела на Рихтера удивленно, и он, прекрасно поняв этот взгляд, лишь кивнул, поощряя все же ответить. Корреспонденция, выходившая за пределы базы, в том числе и сугубо личная, перлюстрировалась. Почта, приходившая на базу, — тоже. Компьютеры имели выход в Интернет и на серверы сети Министерства обороны, но любые файлы — входящие и выходящие — изучались экспертами из службы безопасности. Рихтер был прекрасно осведомлен обо всех корреспондентах Кирмана и знал, что среди них не было ученых-генетиков.
— Он называл мне… Гордон из Детройта, например. Ширли из Кливленда… Больше не припомню.
— Спасибо, милая Бет, — улыбнулся Рихтер, — это пока все, что я хотел узнать. Идите к себе.
Бет поднялась. Ей показалось, что сейчас она упадет. Нужно спросить… Это ведь естественно — спросить о Дике.
— Господин Рихтер, — сказала она. — Ричард еще… Я хочу сказать, он…
— Он жив, — поспешно ответил Рихтер. — В тяжелом состоянии, но жив. Знаете, — он говорил вслед Бет, которая шла к двери, как лунатик, ничего не видя перед собой, — знаете, я сообщу новость, которая наверняка вас обрадует. Недавно передавали — Кирману присуждена Нобелевская премия.
Бет повернула к Рихтеру ничего не выражавшее лицо. Он ожидал иной реакции. На нее, собственно, и рассчитывал. Бет не могла не поразить новость, она ведь любит Кирмана. Что с ней?
Впрочем, конечно, подумал Рихтер, что, с ее точки зрения, Нобелевская, если Дик умрет? То, что она сказала, он сообщит по инстанции. И все же Тинсли что-то скрывает. Если часа через три Кирмана не найдут, за нее придется взяться всерьез, без сантиментов. Когда нужно, Рихтер мог быть и жестким. Он был профессионалом.
Думая о Ричарде, Уолтон понимал, что разговор высветил лишь вершину огромного айсберга, так и оставшегося под водой. Кирман находился в том состоянии, когда человеку не нужен никто, кроме хорошего врача. Или духовника, но ведь Ричард нерелигиозен. Почему он, Уолтон, поддался влиянию друга, оставил его в беде и даже дал машину? Если Ричард решил покончить с собой столь нетрадиционным способом, зачем создал столько неприятностей для Уолтона? Может ли быть, что Ричард действительно выполняет приказ? О том, что в последние годы Кирман был связан с военными, Уолтон догадывался. Как-то, года еще четыре назад, будучи в Нью-Йорке, он пытался разыскать Кирмана, но дома его не оказалось, Лиз сказала, что Дик много работает и что он ушел из университета, она же намекнула на некий контракт с министерством обороны…
С утра Уолтон сидел в кабинете и вычитывал с экрана экономичекое обозрение. Он ждал звонка и волновался, что его так долго нет. Если Ричард во что-то врезался на машине, то сюда уже давно ввалился бы какой-нибудь полицейский чин. Половина двенадцатого, скоро время обеда. Может, все не так страшно, как представляется? Ночью все видится в ином свете. Однако… Дик сказал, что у него рак. И похоже на то, очень похоже. Это быстрая смерть, и это ужасно.
В полдень Уолтон почувствовал себя вымотанным до такой степени, что строчки начали сливаться. Он отодвинулся от экрана. Пора пообедать и заехать домой. Возможно, Дик оставил машину где-нибудь на дороге и полицейские пригнали ее в гараж?
Проходя через холл, Уолтон неожиданно услышал фамилию Кирмана — ее назвал диктор телевидения. CNN показывала полуденные новости. Наконец до Уолтона дошло — Кирману присуждена Нобелевская премия.
Первым чувством стала обида: какая это была бы крупная репортерская удача — эксклюзивное интервью с лауреатом. Может, даже последнее… А Ричард промолчал. Не по-дружески это, нет. Уолтон ушел из редакции, хлопнув дверью, и лишь на улице пришел в себя настолько, что с досадой сплюнул. О чем он? Какие еще обиды? Знал Дик о премии или нет — какое это имеет значение по сравнению с тем фактом, что в любом качестве, Нобелевского лауреата или простого ассистента, жить ему осталось дни?
Лиз! Господи, почему он все утро терзал себя совершенно недоказуемыми мыслями, вместо того, чтобы снять трубку и позвонить в Нью-Йорк?
Возвращаться в редакцию не хотелось. Уолтон вошел в будку таксофона и, набирая код Нью-Йорка, припоминал нужный номер. Он звонил Дику по этому номеру четыре года назад, но память газетчика была цепкой, и он вспомнил. Трубку подняли сразу, но это была не Лиз, какой-то властный баритон почти по-уставному отрапортовал, что Ричарда Кирмана нет, и Лиз Кирман также отсутствует.
— Кто ее спрашивает? — спросил баритон.
Уолтон на мгновение растерялся.
— Лиз Кирман сейчас нет, — повторил баритон. — Назовите себя, я передам ей, когда миссис Кирман вернется.
— Ричардсон, — сказал Уолтон, которому в этот момент вспомнились все ночные недомолвки и предостережения.
— Мистер Ричардсон, — голос смягчился, — прошу прощения, вы не смогли бы перезвонить, скажем, через полчаса?
— Конечно, — сказал Уолтон и повесил трубку.
Выйдя из телефонной будки, он зашагал в сторону своего дома. Как ему вообще пришло в голову звонить в Нью-Йорк? Хорошо, что он назвал чужую фамилию. То, что он позвонил из таксофона — тоже большая удача. А ведь идея позвонить Лиз могла придти ему в голову на полчаса раньше, когда он был еще в редакции. Ясно, что Ричарда ищут. И ясно, что если Дик и выполняет чье-то задание, то при этом от кого-то скрывается. Господи, эти люди не считаются ни с чем! Человек обречен, а его посылают с каким-то…
Уолтон остановился, как на столб налетел. Почему он решил, что Ричарда кто-то куда-то посылал? Он попросту скрывается — по своей воле, разумеется. Но от кого, черт возьми, должен скрываться известный ученый, Нобелевский лауреат?
Нужно разобраться, подумал Уолтон. А я еще дал ему «феррари». Опознавательный знак. Пожалел старого друга. А Ричарду старая дружба помешала разве втравить меня в историю? Мог ведь взять машину напрокат. Что же теперь? Если Кирмана ищут, то рано или поздно найдут. Уж в этом можно не сомневаться.
Уолтон взял такси и поехал домой. Есть не хотелось, он только выпил немного, и волнение улеглось. Если бы речь шла не о Кирмане, Уолтон сделал бы прекрасный материал на первую полосу. Самого себя в роли героя репортажа «Погоня за Нобелевским лауреатом» Уолтон не представлял. Все это интересно, интригующе, если не касается тебя лично. Дурак, дал машину.
А все-таки я трус, подумал Уолтон. Пришел старый друг, жить ему осталось дни. Что он натворил — его дело, но он просил о помощи. А ты жалеешь, что поступил как человек, а не как свинья.
Уолтон умылся, привел себя в порядок, заодно послушал новости. Никаких сообщений о происшествиях, где упоминался бы его «феррари», не было. Ну и хорошо.
Он приготовился уходить, и в этот момент позвонили. Не снизу, а в дверь. Ноги почему-то стали ватными. А чего, черт побери, опасаться? Я-то при чем? — сказал себе Уолтон. Поговорим и разойдемся.
За дверью стояли трое. Один у лифта, второй на лестнице, третий — у двери, палец на кнопке звонка.
— Мистер Уолтон, — сказал тот, что стоял у двери. Он как-то сразу вдвинулся в холл, и те двое тоже. Уолтон опомниться не успел, как оказался сидящим на диване, а один из пришедших расположился в кресле, где ночью сидел Ричард.
— Что? — сказал Уолтон. — Я… Меня ждут.
— Мы ненадолго. Я Майк Стреттон, вот моя карточка, прошу.
Что там было на карточке, Уолтон не разглядел, но фотография соответствовала. Может, это были водительские права, а может, какие-то иные. Главное, что у Стреттона было право спрашивать.
— Так что вам нужно? — повторил Уолтон.
— Ничего особенного, мистер Уолтон, — мирно сказал Стреттон. — Я только прошу вас рассказать, когда к вам пришел ваш знакомый Ричард Кирман, о чем вы разговаривали и куда он потом направился. Лучше начните с конца — куда он направился отсюда. А потом вернемся к началу. Хорошо?