— Послушайте, господин Уоткинс! — поморщился Гровс. — Неужели не будет другого времени для такого разговора?
По тому, как Уоткинс съежился, замолк, было видно: недовольство Гровса немало значит.
— Извините, пожалуйста, — пробормотал Уоткинс.
— Чего там... извините. Мы пригласили господина Петраков‑ва завтракать, а не на симпозиум. Вот и пойдемте завтракать.
Гровс первым направился по веранде к дальней двери, блестевшей полировкой орехового дерева. Шаг его был тверд, сутулая спина казалась продолжением короткой шеи, наполненной силой.
В просторном зале было светло, празднично. Высокие окна, хрустальная люстра, повисшая на длинной, сверкающей позолоченными завитушками цепи, мягкие стулья вокруг вытянутого от двери до окон овального стола, накрытого белой льняной скатертью. Столовые приборы на пять персон были размещены в конце стола со стороны окон.
Садиться не торопились. Гровс, отойдя с Уоткинсом, говорил что-то резкое. На них будто бы не обращали внимания, но никто не решался первым занять место за столом: ждали Гровса.
Рядом с Иваном Андреевичем оказался Хаббарт. Он протирал стекла очков белоснежным носовым платком. Глаза его были вовсе не хитрыми, он щурился из-за близорукости. И улыбка далеко не восточного дипломата. Хаббарт добродушно смотрел подслеповатыми глазами на русского профессора, оттого, что постоянно щурился, казалось — улыбается. «Вот так из-за чрезмерной мнительности можно испортить свое отношение к незнакомому человеку», — думал Иван Андреевич.
— Вас, коллега, какая проблема полонила? — обратился он к Хаббарту. — В какой области практикуете?
Хаббарт засмеялся:
— Меня касаются все проблемы нашего научного Центра.
— О-о, вы — энциклопедист!
— Что вы, господин профессор. Моя сфера — хозяйственная деятельность и управление производством, как сказали бы на промышленном предприятии. Обеспечить всем необходимым научные исследования — вот моя задача. Поверьте, в наше сложное время эта задача в одном ряду с другими проблемами. Даже научного характера.
— Охотно верю. Многое сейчас действительно усложнилось. За что ни возьмись — проблема.
— Вы правы, господин профессор. Рад нашему знакемству. У нас, в Центре, к сожалению, хозяйственная работа отнесена ко второму разряду. Моральная поддержка — великое дело. Спасибо!
— Почему же вы стоите, господа? — недоуменно и неожиданно обратился Гровс к Петракову. — Прошу, прошу, — указывал он на места за столом.
Засуетились, задвигали стульями. Только Уоткинс все еще стоял на прежнем месте; взгляд его был растерянным, на щеках выступили красные пятна.
— А вы чего же? Занимайте свое место, как полагается, — подбодрил его Гровс.
Ножи, вилки, рюмки, фужеры, стопа тарелок, салфетки с вышивкой гладью по уголкам, графинчики, наполненные до самых пробок. Гровс взял один графинчик, налил в свою рюмку.
— Прошу! Каждый беспокоится о себе. Прошу вас, — потянулся он с графином к рюмке Петракова. — Господа! Позвольте провозгласить тост за нашего гостя. Мы рады показать господину Петраков‑ву все, что заинтересует его. Были бы благодарны услышать от него критические замечания по поводу наших исследований. Мы будем бесконечно признательны, если господин Петраков сочтет возможным подсказать нам что-то новое в решении сложнейшей проблемы продления жизни человека. Мы искренно желаем хорошего провождения времени нашему гостю. Просим прощения за то, что в день его приезда, не смогли организовать официальный прием — так сложна наша жизнь здесь, что мы порой становимся рабами своих же экспериментов. Надо везде успеть... Рассчитываем на наше взаимное понимание, профессор Петраков. Итак, за нашего гостя, господа!
Выпили, аккуратно поставили рюмочки. Не менее минуты сидели так, словно кто-то посторонний должен был начать беседу. После молчания заговорил опять Гровс:
— Не скрою, господа, у нас только что состоялся неприятный разговор. — Он глянул на Уоткинса, будто осудил на всеобщее презрение: — Господин Уоткинс хотел заполучить гостя на все время пребывания у нас. Разве это допустимо?
Заулыбался Жак, добродушно посмотрел на гостя Хаббарт. Но никто не обмолвился ни словом.