— Да, господин Гровс, — упрямо смотрел на хозяина кабинета Иван Андреевич. Теперь не отступать... — Спасибо за гостеприимство, надо ехать. В моей лаборатории тоже накопились дела.
— Что ж, силой удерживать не будем. Очень жаль, господин Петраков, в самом начале оборвался ваш визит. — Раздумывая, Гровс изучал гостя.
— Ехать надо, ехать... — твердил Иван Андреевич.
От своего упрямства ему становилось легче, определеннее, и он уже уверовал, осталось немного: для порядка — чего не миновать, прежде чем распрощаться с хозяевами, — поделиться впечатлением от экспериментов Уоткинса и Жака, высказать возмущение по поводу бесчеловечных опытов, тогда — на самолет. Грустно, конечно, тревога в душе от этих экспериментов. И то дело — увидел мало кем виденное, все он запомнит и обдумает. А уж холодная по-ледяному корочка белой простыни на голой груди солдата навсегда останется в сознании. Большего, надо полагать, здесь не увидеть, не услышать.
Разговор не ладился. Гровс сжал пальцы в тугой замок, отчего образовался двойной кулак, и этим кулаком, как высушенной деревянной кувалдой, ритмично постукивал перед собою по столу.
— Слишком большая роскошь для меня — долгое пребывание в гостях, — говорил Иван Андреевич, глядя на руки Гровса.
— А мне кажется, что вы заспешили. Это, конечно, ваше дело, но мне, как хозяину, все же неприятно.
Иван Андреевич не чувствовал неловкости от такого признания.
— Господин Гровс, я не буду кривить душой. Ваши эксперименты на людях я не приемлю. Это — преступно! С научной точки зрения они однообразны. Допускаю и такое: в других секторах, возможно, проводят еще какие-то опыты, но мне их не показывают.
Гровс раскатисто захохотал:
— Признаюсь, я даже не задумывался об этом. Вы — щепетильный человек. Вы правы — про однообразие экспериментов и про существование других опытов. Но зачем они вам? Разве мало того, что увидели? Освойте ту порцию, что была выделена, потом уж за другую.
«Вон как!..» — только и подумал Иван Андреевич. Неожиданно и до невероятности просто согласился Гровс с его догадками. Прямота Гровса немного разоружила. Впрочем, разоружила ли? Если бы Гровс не признался, разве он, Иван Андреевич, перестал бы сомневаться в своих только что высказанных предположениях?
— Хорошю, господин Гровс, берем ту порцию, как вы только что выразились, какая была выделена. Имею в виду теоретические обоснования экспериментов. У господина Уоткинса в качестве примеров — деление клеток соединительных тканей египетских мумий, потом — суслики. У господина Сенье — то же самое. Непонятна такая ограниченность: при схожести главной сути опытов у них все же есть разница, а в объяснении — все под одну гребенку.
— Вон что вас озадачило‑о... — Гровс откинулся на спинку кресла.
— Да, озадачило. Давайте вспомним, господин Гровс, сколько лет прошло со дня первой публикации материалов о жизни клеток соединительных тканей?
— Ну зачем так, господин Петраков?.. Мы с вами знаем, как давно это было. Не надо экзаменовать друг друга.
— Это — не экзамен, а уточнение позиций. Если еще вспомнить давность исследований на сусликах... Что же получается, за прошедшее время ничего нового? Вот вам объяснение. Со мной или не хотят говорить о науке с нынешних высот, или не могут. В любом случае мне здесь делать нечего. Вот, господин Гровс, причина моего отъезда.
— Понимаю. Вопросов больше не задаю. Билет на самолет и машина до аэропорта будут у вас своевременно.
Гровс встал, прошелся по кабинету. На лице по-прежнему багровели пятна, в напряженных шагах — сдержанность и достоинство.
Иван Андреевич готовился раскланяться.
— К вам просьба, господин Гровс. Хотя я и не имел чести быть представленным первому лицу вашего научного Центра, все же передайте ему, пожалуйста, мое возмущение опытами. Об этом я не смогу молчать. Разве допустимо?!
Гровс поморщился.
— Первое лицо бывает здесь редко. Он — слишком большая величина, чтобы торчать на далеком острове. До черновой работы он, так сказать, не снисходит... Технические средства контроля таковы сейчас, что на континенте он ежеминутно в курсе текущих дел. Считайте первым лицом меня. Да разве в этом дело? Для чего нам официальная дипломатия? Проще бы с вами хотелось!
Он с сожалением смотрел на Ивана Андреевича, как на что-то ценное и нужное, что — увы! — уже ускользнуло.
— Вот что, господин Петраков! Давайте на прощание выпьем по чашке горячего кофе. Не возражаете? Или, если хотите, закатим настоящий торжественный обед. Прощальный!