Нет, не жаль Гровса. Он сам как жалеет людей?.. Перед Иваном Андреевичем лежали молодые парни; у каждого из них такой вид, что, кажется, одной ногой они на краю могилы. Холодная, жесткая от крахмала простыня, голая грудь... Вздохнул Иван Андреевич. Окинул взглядом казарму, будто определял: неужели не сумею? В душе загорелся азарт исследователя. «Уехать! Бросить и уехать», — противился азарту трезвый голос. И опять взглянул на бесконечный ряд железных кроватей. Бросить... Уже чувствовал, сил не хватит выйти за пределы городка. Он уйдет, а люди здесь погибнут. Не станет этих парней, шахматистов, пожилой женщины. Он, может быть, не спасет их, не удастся, но ведь это совсем другое дело, если он все же попробует...
— Почему вы так уверены, господин Гровс, что я смогу решить чуждую для меня задачу? Даже в собственных экспериментах я не всегда бываю уверенным.
— Вы-ы?.. Не кокетничайте...
— Не надо так, господин Гровс. В подобных случаях мне всегда приходит на память древняя восточная мудрость. Люди обращались к богу с мольбой: «Господи, дай мне силы, чтобы смириться с тем, чего я не могу изменить; дай мне мужество, чтобы бороться с тем, что я должен изменить; дай мне мудрость, чтобы суметь отличить одно от другого».
— Хорошие слова... Только не всегда человек следует им.
— Вы правы, господин Гровс. Вижу, люди пропадают... по вашей милости! Я попытаюсь... Не получится — так тому и быть. Совесть будет чиста.
— О, святая мадонна!.. — Гровс стиснул своей сухой клешней руку Ивана Андреевича.
Гровс решил провести одно из самых коротких своих совещаний в научном Центре.
Он сидел за письменным столом и улыбался, глядя, как чопорно, не наклоняя головы, Уоткинс осмотрел свой стул, отодвинул от окна, опять осмотрел, будто стул мог развалиться за те секунды, в течение которых перемещал его, потом сел и устремил взгляд на Гровса, всем видом своим как бы говоря: я на месте, можно начинать. Жак садился шумно: прогремел стулом, начал вертеться, словно ему досталось самое неудобное место, пересел поближе к Гровсу и только тогда раскрыл папку и приготовил чистый лист для записей. Хаббарт оказался позади Уоткинса и Жака — он вошел в кабинет позже всех и сел незаметно, без единого звука, будто это не человек, а нечто невесомое в человеческом обличье.
— Записывать, господа, ничего не придется. — Гровс поднялся, навис над столом: — Господа, поздравляю вас. Профессор Петраков добровольно согласился принять участие в работе над нашим главным экспериментом. — Гровс заулыбался, удовлетворенный, осчастливленный. — Считаю своим долгом отметить вашу, господа, четкую исполнительность. Успехов еще нет, но если дело будет идти в таком же порядке, в каком началось, то мы достигнем того, что наметили. — Он посмотрел на Уоткинса, на Жака, на Хаббарта, подчеркивая этим значительность каждого из них. — Я беседовал с профессором Петраковым, показал ему солдат в казарме. По моим наблюдениям, эксперимент произвел на Петракова желаемое для нас впечатление. Особенно своим масштабом. Но это не самое главное. — Он вышел из-за стола, медленно прошелся по кабинету. — Думаю, что мы с вами в прошлый раз правильно определили метод работы с Петраковым. Не надо пока раскрывать всю глубину наших исследований, будь это теоретические вопросы или их экспериментальное воплощение. Не на‑до, — повторил Гровс и этим еще раз подчеркнул неизменность своего приказа. — До тех пор, пока у него в процессе работы не появится необходимость. Чтобы не спугнуть. — Гровс неожиданно рассмеялся: — Знаете, господа, я уловил у Петракова такое мнение... Мне показалось, что он считает низким уровень квалификации Уоткинса и Жака. Его возмутило однообразие сообщений о египетских мумиях, о сусликах, ограниченность научного уровня сообщений. Отлично! Цель, как видите, достигнута. Пусть, господа, все так и остается. Пусть он считает, что наша задача посильна в условиях Центра только ему. Впрочем, это близко к истине. Для нас лучше до поры сохранить у Петракова такое мнение. Пусть даже считает нас... как бы это сказать... немного дурачками, что ли, мы от этого не пострадаем. — Гровс опять засмеялся: — Но чувство меры вас не должно покидать! А то можно и переборщить.
— Вы правы, все хорошо в меру, мы это понимаем, — вставил Жак.
— Именно так. И — последнее. Уоткинс бывает несдержан. Не обижайся, но... куда от этого денешься — факты... Жак иногда болтлив... Впрочем, и то и другое относится к каждому из нас... Господа! Мы хорошо начали. Давайте постараемся так же хорошо дойти до намеченной цели. Признаюсь, я верю, но... не очень в успех Петракова. Одному посильно ли? Нас вон сколько, за нами стоят серьезные разработчики на материке, тем не менее мы оказались в тупике. Но нельзя сбрасывать со счета энциклопедические знания Петракова, его заслуги перед наукой. Мнение Петракова в ученом мире имеет большой вес, а это не случайно. Так что надежда на успех в нашем эксперименте не должна покидать нас. Будем использовать все шансы. Итак, господа, желаю успеха.